- Вы железный человек, - сказал Ганка, - и, знаете, я это понял
почему-то еще тогда, когда мы играли с вами в шахматы. Такие только и нужны
в наше время. А я...
- А вы? - спросил Войцик. - Вы какой?
- Я? - Он беспомощно развел руками. - Видите, какой? - сказал он с
жалкой усмешкой. - Очень нехороший.
- Из мяса, нервов и костей? - серьезно спросил Войцик.
- Еще хуже. Только из нервов!
- Да! - Войцик что-то долго смотрел в лицо Ганки. - А вы знаете, перед
самым арестом как-то случайно мне попала в руки книга о Кампанелле, и я стал
думать о нем.
- О Кампанелле? - все больше и больше удивлялся Ганка. - Но... почему
же именно о Кампанелле?
- Да, о Кампанелле, - твердо сказал Войцик. - О человеке, всю жизнь
мечтавшем о городе солнца. Он ведь тоже много перенес, он больше двадцати
лет просидел в подземной тюрьме и писал там сонеты. Писал, может быть, между
двумя допросами, которые всегда кончались дыбой или "испанским сапогом".
Помните это: "Я двенадцать часов провисел на дыбе и потерял за это время
шестую часть своего мяса". Но пять шестых этого страшного, истерзанного мяса
продолжали жить, страдать, бороться и мечтать! Вот что главное, Ганка:
мечтать! О городе солнца, который будет построен после того, как его,
Кампанеллу, снимут с веревки и бросят в яму. И он верил, он пламенно верил,
что такой час придет и город солнца будет создан! А какая нечеловеческая
сила веры в будущее была у него, Ганка!
почему-то еще тогда, когда мы играли с вами в шахматы. Такие только и нужны
в наше время. А я...
- А вы? - спросил Войцик. - Вы какой?
- Я? - Он беспомощно развел руками. - Видите, какой? - сказал он с
жалкой усмешкой. - Очень нехороший.
- Из мяса, нервов и костей? - серьезно спросил Войцик.
- Еще хуже. Только из нервов!
- Да! - Войцик что-то долго смотрел в лицо Ганки. - А вы знаете, перед
самым арестом как-то случайно мне попала в руки книга о Кампанелле, и я стал
думать о нем.
- О Кампанелле? - все больше и больше удивлялся Ганка. - Но... почему
же именно о Кампанелле?
- Да, о Кампанелле, - твердо сказал Войцик. - О человеке, всю жизнь
мечтавшем о городе солнца. Он ведь тоже много перенес, он больше двадцати
лет просидел в подземной тюрьме и писал там сонеты. Писал, может быть, между
двумя допросами, которые всегда кончались дыбой или "испанским сапогом".
Помните это: "Я двенадцать часов провисел на дыбе и потерял за это время
шестую часть своего мяса". Но пять шестых этого страшного, истерзанного мяса
продолжали жить, страдать, бороться и мечтать! Вот что главное, Ганка:
мечтать! О городе солнца, который будет построен после того, как его,
Кампанеллу, снимут с веревки и бросят в яму. И он верил, он пламенно верил,
что такой час придет и город солнца будет создан! А какая нечеловеческая
сила веры в будущее была у него, Ганка!
Еще на тему
Полковники, конечно, мало знали о природе микроорганизмов, зато они великолепно разбирались в технологии запуска ракет. Если мне удастся произвести патогенные микроорганизмы в достаточных количествах, то они займутся наведением боеголовок на крупнейшие города США и Европы.
Я быстро сделал кое-какие вычисления в лежавшем передо мной блокноте. По моим расчетам для приготовления необходимого количества боевой рецептуры на десять боеголовок потребовалось бы, по меньшей мере, около четырехсот килограммов спор сибирской язвы в высушенном виде.
Посевной материал для производства сибирской язвы хранился в охлаждаемых хранилищах на трех производственных предприятиях: в Пензе, Кургане и Степногорске. Для получения миллиардов спор сибирской язвы посевной материал должен был пройти через длительный процесс ферментации. Этот процесс был чрезвычайно сложным и трудоемким. Один ферментатор емкостью двадцать тонн, работая на полной мощности, только через день или два смог бы произвести споры в количестве, необходимом для заполнения примерно одной ракеты. Использование добавок, возможно, позволило бы увеличить производство до пятисот или даже шестисот килограммов в день. Закончив подсчеты, я откинулся на спинку стула.
— При тех ферментах, которые имеются в нашем распоряжении, на это потребуется от десяти до четырнадцати дней, — сказал я.