рассказ

ЖИВЫЕ ДУШИ

Великим русским фантастам Николаю Васильевичу Гоголю и Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину посвящается. Надеюсь, покойные классики смогут великодушно простить меня за то, что я без всякого дурного умысла воспользовался их поныне живыми трудами.

История эта произошла когда-то в одном, как было принято раньше писать, уездном городе. Может, то был Тупов, а может, Усть-Мухобойск или же один из несчётных Верхонижненсков, которых немало разбросано по российской земле. Простоты для, и чтоб никого - не приведи Господь! - не обидеть, будем звать его просто городом Эн.
Итак, в один из тех октябрьских дней, когда осень, шелестя лёгким серым дождиком по палой листве, окончательно вступила в свои права, на привокзальную площадь города Эн въехал чёрный "Нексус" последней модели, в каких обыкновенно ездят только Очень Значительные Лица. Автомобиль плавно подкатил к невысокому грязно-голубому зданию вокзала и остановился. Несколько мгновений он стоял без малейших признаков жизни внутри, а затем задняя дверь отворилась, и из упоительно мягких недр неторопливо вылез неизвестный в городе человек.
Захлопнув дверь, скрывшую за тонированными стёклами салон, незнакомец оправил одежду, широко перекрестился на обшарпанную церковь семнадцатого века и оглядел площадь. То была обыкновенная, не слишком просторная площадь уездного города, где скорее встретишь гуляющих кур, нежели автомобиль, и где мостовую не чинили, наверное, со времён государыни Екатерины.
Надобно сказать, само появление "Нексуса" вызвало у обывателей города Эн, единодушно мнивших венцом мирового автостроения "Волгу" главы городской администрации отставного полковника госбезопасности Свиреп-Ворчеева, недюжинное любопытство. Бывшие в то время на площади стали осторожно, с опаской перед несомненно высоким начальством подходить, разглядывая машину и приехавшего господина.
В том, что приезжий есть именно господин, а не гражданин или тем паче товарищ, сомнений не возникало ни самомалейших. Был он уже далеко не молод, но ещё не стар, не худ, однако же и не чересчур толст. Одежда его состояла из осеннего пальто, шерстяного мохнатого шарфа, серых брюк и штиблет чистоты такой необыкновенной, какой в городе никогда не было видано. В общем, внешне почти ничем не уступал он опередившему его на полтора столетия Павлу Ивановичу Чичикову. Вот, разве что, лицо приезжего в отличие от чичиковского не заключало в себе ничего приятного. Напротив, и так несовершенное от природы, оно носило явственные следы душевных пороков. Но обыватели, сами будучи далеко не образцами грезовских головок да и не без греха в душе, на лицо-то должного внимания не обратили: взгляды были прикованы к непредставимо дорогой одежде незнакомца, и машине, недоступной простым смертным, как Божья Благодать.
Тем временем из передних дверей "Нексуса" вылезли два бритых наголо могучих человека, похожих, словно братья-богатыри, чертами лиц, чёрными костюмами и даже одинаково съехавшими вбок красными галстуками. Вышедший первым господин что-то коротко сказал им, после чего они, подойдя к толпящейся поодаль общественности, популярно объяснили, что их босс - человек в пальто, зовущийся, кстати, господином Ж., - известный в столице филантроп, и что он приехал в город, дабы облагодетельствовать его жителей. Сами богатыри представились помощниками господина Ж. Петром Александровичем и Селифаном Дмитриевичем.
В продолжение объяснений по собравшейся толпе то и дело проходил недоумённый шёпот; когда же они закончились, воцарилась недоверчивая тишина. Сколь ни простодушны были обитатели сей русской глубинки, к подобным доброхотам всё-таки относились с подозрением. Лет десять назад они, поддавшись искушению лёгкими деньгами, поголовно вложили сбережения в акционерное общество с непонятным названием "ККК", обещавшее шестьсот шестьдесят шесть процентов годовых. Деньги энцы, разумеется, потеряли, зато запомнили накрепко.
Обжёгшись на молоке, будешь дуть и на воду. Обыватели нисколько не верили речам помощников, хотя и расходиться не спешили, совершенно по-русски затаив мысль: "Вот я уйду, а вдруг действительно что-нибудь давать будут!" Вследствие этого да ещё и свойственного провинциалам любопытства толпа понемногу увеличивалась за счёт жителей близлежащих домов и случайных прохожих.
Наконец, когда вокруг скопилось изрядное количество народа, один из братьев-богатырей - кажется, Пётр Александрович - подошёл к машине, на мгновение приоткрыл дверь и достал с заднего сидения увесистую на взгляд кожаную сумку. Второй брат поднял руки, призвав загалдевшую было толпу к тишине, и, возвысив без того неслабый голос, сказал:
- Внимание, сейчас наш благодетель господин Ж. будет раздавать нуждающимся деньги.
Толпа вновь загудела, но уже с оттенком разочарования: вот, дескать, ещё одни жулики; где ж такого дурака найдёшь, чтоб просто так деньги раздавал? Впрочем, уходить опять-таки никто не спешил. Люди ждали развязки. Той, когда изобличённым прохиндеям можно будет плюнуть в глаза и разойтись, сетуя друг другу на бардак в стране и невозвратимость советских времён.
Развязка наступила неожиданная, поистине фантастическая. Господин Ж., стоявший всё это время в сторонке, подошёл к помощнику, запустил руку в сумку и достал... ДЕНЬГИ!!! Запечатанную пачку сторублёвок!
Толпа остолбенела.
С хрустом разодрав крест бумажных лент, Ж. в сопровождении Петра и Селифана подошёл к замолкшим вмиг обывателям, вытащил из очутившегося в руке денежного веера купюру и протянул стоявшему напротив неприметному мужичку. Мужичок каким-то механическим движением взял бумажку и тупо уставился на неё, а Ж. тем временем уже оделял других.
За первой пачкой из сумки появилась вторая, за второй - третья. Первой мыслью энцев стало весьма справедливое подозрение: а не фальшивые ли деньги? Тем не менее, все известные им признаки подлинности были налицо.
Сто рублей - не слишком большая сумма в столицах, но для провинции "стольник" - реальное и всегда желанное подспорье в хозяйстве. Обыватели забеспокоились: каждый хотел получить деньги на халяву. Многие расторопные малые, обретя желаемое, тут же бросались домой за родственниками и знакомыми, чтобы те тоже поспешили взять свою долю. Некоторые особо ловкие умудрились урвать двести рублей, а кое-кто - аж триста! Благо господин Ж. не очень смотрел, кому суёт купюры. Начиналась давка. А толпа ширилась: на площадь прибывали жители города, оторванные от привычных забот неслыханным известием. Наспех одетые, не верящие ни единому слову запыхавшихся вестников, они тем не менее бежали к вокзалу, а прибежав, ломились к центру толкотни, где в небольшом пятачке свободного пространства, созданного широкими плечами Петра и Селифана, сумасшедший богатей с равнодушным выражением на лице молча раздавал сторублёвки.
Наконец, видимо, прискучив этим занятием, Ж. достал пачку вдесятеро толще обычной и метнул в воздух. Дождь денег пролился на взревевших в одну глотку людей. Новенькие, сладко хрустящие банкноты кружились в воздухе, увёртывались, будто издеваясь, от протянутых пальцев и нетронутые опускались на землю.
И тут толпа в несколько сот человек опустилась на четвереньки, выискивая на заплёванной брусчатке среди грязи, окурков и крышек от пивных бутылок вожделенные купюры.
Потеряв человечий облик, ползали и сквалыжник Сушкин, и не любивший упускать любой барыш хозяйственный Псевич, и промечтавший всё до голого брюха Блазнилов, и Вихров, спустивший на днях "однорукому бандиту" несколько тысяч, и контуженный ветеран Афгана майор Рублейкин, и даже дурная старуха Шкатулочка, таскавшая всюду фотографию Сталина, а теперь в общем безумии где-то бросившая её. Ползали - им не привыкать! - вокзальные бомжи в телогрейках, давно пропившие квартиры; ползали, злорадствуя над не давшими на опохмел жёнами, домашние алкоголики; протирали джинсы молодые одинокие мамаши, чтобы в кои-то веки купить детям какое-нибудь лакомство. И никто, никто, кроме, быть может, Петра с Селифаном, не видел, что за лицо было в эти минуты у господина Ж. Сквозь неприятные, но всё же человеческие черты как бы проступило рогатое свинячье рыло с острыми зубами древней рептилии и на диво смышлёными глазами, горящими злобным торжеством.
Грудой насекомых копошилась у ног господина Ж. толпа, недавно состоящая из относительно приличных людей и в единочасье превратившаяся в стадо обуянных алчностью скотов. То тут, то там начались ссоры.
- Убери грабли, черножопый! Понаехали из чуркистана! - донёсся откуда-то истерический взвизг.
- Сам чурка! - тявкнули в ответ. - Моё это!
Уж кто-то оттолкнул кого-то, а тот, взъярившись, хотел заехать кулаком в скулу, да ненароком хватил соседа по уху, и закипел на площади остервенелый русский мордобой.
Пьяные от накатывающей ненависти к собственной жизни и судьбе били друг друга люди, пускали юшку, ломали кости, забыв о господине Ж., его подручных и автомобиле. Да и тот не спешил напоминать о себе. Окинув брезгливым взглядом нежданное побоище, он удобно устроился на заднем сидении "Нексуса" среди десятка или около того одинаковых кожаных сумок, велел Селифану трогаться и покатил прочь от драки, которая вовсе не входила в его планы, хоть и не нарушила их.
А власти? - спросит меня читатель - что делали власти города Эн, когда неведомый господин Ж. смущал столь лёгких на драку уездных обывателей? А власти тем временем решали наиважнейшие вопросы: о назначении свиньи Хавроньи ответственной за выращивание в энском парке цитрусовых и выдвижении кота Мурзика в депутаты Государственной Думы. Городские же силы милиции охраняли здание администрации, от назойливых журналюг, вечно пытающихся пронюхать то, что ни им, ни электорату знать не следует.
Именно поэтому остались безнадзорными приведшие к буйству толпы бесчинства Ж., и "Нексус" беспрепятственно выехал из города. Никем не остановленный, он перевалил через железнодорожные пути, свернул на шоссе и, набирая скорость, помчался мимо бензоколонок, деревень, озёр, полей, лесов, рекламных щитов, водонапорных башен и почерневших столбов к недоступной нашему взору, и оттого вдвойне волнующей дали...

Бывает так на суетной земле, на Руси же особо: назовут человека подлецом, а пройдёт время, и - глядь - не так уж тот и гнусен, как мнилось, по сравнению с идущими ему вослед. Вот и господин Ж. при всей очевидной мерзости - не покажется ли он тем, кто будет после нас, заурядным, не заслуживающим особого внимания персонажем?
Стоит ли уделять место жизнеописанию сего героя? Немало таких. Родились, учились, женились, в водах смутного времени выловили не больно-то честными способами изрядный капиталец и, благодаря удачному сочетанию наглости с ловкостью, его преумножили - вот, собственно, и всё. Типичная для России история. Казалось бы, живи, радуйся жизни. Но нет! Необоримая, лютая страсть к безраздельному господству гложет их, и веленьем её катит по русским дорогам уже не безобиднейший, чисто по-человечески желавший достатка Пал Иваныч Чичиков, а господин Ж., скупающий хоть и суетные, и тёмные, но отнюдь не мёртвые души. И не обязательно ему в такой сделке просить о продаже. Сами, сами принесут товар! Только покажи краешек купюры - придут, прибегут, и вываляются в грязи, и пойдут на унижение. И совсем уж ни к чему подписывать предложенный чёртом-коммивояжёром адский контракт. Просто возьми первую бумажку! А уж господин Ж. не останется в долгу и оплатит тебе в рассрочку неудобства, связанные бездушной жизнью.
"Да бросьте, - скажут мне счастливые обладатели подобранных банкнот, - может, души и нету вовсе, а деньги - вот они! Пожили бы нашей жизнью, не рассуждали бы так!"
Не знаю, не могу ответить. Даже, наверное, не вправе отвечать, ибо не мне корить голодного за поднятый с земли хлеб. Но в часы тяжких раздумий, когда бас великого русского певца рокочет в колонках: "Le veau d'or est toujours debout!.."* - отчего-то мерещится мне, как идёт вслед за свинорылым проводником в чёрной машине пустоглазая толпа, судорожно сжимающая в руках заветные бумажки. Идёт, шагает, не противясь злой силе, и исчезает ряд за рядом в дымно-серой мгле, столь надёжно скрывшей грядущее, что даже призрачный запах тёплой крови не тревожит ещё не шагнувших за этот рубеж.

11 – 25.IX.2005 г.

Выкладывал но чуток поправил

    МалашаСим спала в своей кровати, до пробужденияоставалось примерно полчаса. Поеё стройному обнаженному телу ползаламеталлическаяслизь из наноботов по её телуизалазила в разные отверстия. Этотмеханизм готовил тело к продуждению,выполняя не функции которые в далекоми варварском прошлом выполнялись посредством водных процедур. Системазакончила процедуры буквально занесколько секунд до пробуждения.
    ПробудившисьМалаша встала в полный рост над кроватью,какобычно почувствовала приятный привкусво рту сегодняэто был вкус «хиромантового мандоса».Малашавстала на очень мягкий пол и быстроосмотрела свою «комнату». Зеленое небос фиолетовымсолнцем освещало бескайний лес изгрибоподобных деревьев и небольушюполянку цветов на которой собственнои находилась Малаша. Её голое телообдувал приятный ветерок, она чувтвовалаприятный запах «цветов». Быстро перекусив кубиками с вкусом «Одао дарданелах», Малашанаправилась к выходу из «комнаты».Пройдя к двери она остановилась длятого чтоб одетьсяперед выходом «на улицу». Наеё голое тело была нанесена одежда, онабыла «напылена» тонким слоем на телоподобно слою металлической краске.Одеждавключилась заработали встроенные в нееголографические проекторы создав образдевушки скульптурыиз цветных меняющихсяи переливающихся облаков. Малашапошла в «офис» в соседнем здании. Подороге стала выбирать с кем из «коллег»мужчин вступить в интимную близость наперерыве. Решила что это будет РонжорДим, связавшись через сеть она получила его согласие.
    Дойдя до «офиса» в соседнем зданииМалаша присоединилась к проекту.
Несколькочеловек колдовали над сложной системойграфиков схем плавно меняющийся нацентральном проекторе посредине «офиса». Графики менялись синхронно под странныедвижения руками которые совершалисобравшиеся. Этобыл молчаливый диалог посредствомкиберсистемы. Разумеется чисто техническиего можно было вести практически слюбого места планеты, не обязательнособираться. Но физический контакт важенв плане так сказать социальноговзаимодействия. Этотсвоеобразное действо продолжалось 2часа.
 После чего народ разошелся. МалашаСим и Ронжор Дим зашли в комнату снялиодежду, вернееодежда сама снялась. Металлическойслизью покинув поверность их тел, какбы всосавшись в область над дверью. После чего начали обниматься и целоваться.И вообще заниматься предварительнымиласками. Собственно они долго незанимались сексом, чтоб растягиватьудовольствие от близкого физическогоконтактадруг с другом. Вэто время они не только обжимались, нокормили друг друга кубиками. И занималисьразными другими эротическими играми. Но посмотрев на время лишись что надозакругляться и закончив "свидание" бурным совокуплением. 
После чего вернулись в «офис» и вместес вернувшимися людьми ну которые тамбыли изначально включили проектор истали играть в видеоигру пару часов,затем перекусили. После чего И вернулиськ проекту на пару часов. После чего всеразошлись и Малаша пошла домой. Где чассидела в киберсети. Абсолютно голая. Ноеё тело приятно обдувал ласковый ветерок,идеально регулируемого микроклиматакомнаты. После чего поужинала и легласпать. 

Жил-был на свете белый кролик, который мечтал найти друзей.

P. S. По тексту непонятно, где дополнял я, а где - Порфирьевич, но так даже интереснее.

Вы пишите рассказы? На чем вы их пишите?

Глубокоуважаемые тролли, девственники и остальные творческие личности, откликнитесь те, кто пишет рассказы и сценарии.

Очень интересно узнать на чем вы пишите свои нетленки?

История началась с того, что работая на компьютере много отвлекался от написания текстов на интернет и социальные сети. Качество написанного падало до дна, по которому стучали снизу и требовали больше ничего туда не ронять. Вторым негативным моментом было отсутствие физического носителя труда. Работа есть, результат есть, а пощупать его никоим образом нельзя. Печатать каждый раз листы с рассказами не вариант, поскольку лень возиться с принтером.

Первым этапом деградационной цифровой детоксикации стали попытки писать ручкой на бумаге. Тут меня подвел мой природный почерк врача, получающиеся шифрограммы под силу только мне, а вносить в них изменения не представлялось никакой возможности. Не хватало эстетики труда.

Вторым этапом стал переход от шариковой ручке к перьевой. Сидишь долгими осенними ночами, царапаешь пёрышком по бумаге. Бесшумно колеблется пламя свечи, лёгкий пар от чашки чая рассеивается в полутьме комнаты. Романтика. Перьевая ручка видоизменила каракули до вполне читаемых образов. Но вносить правки и  корректировки всё также тяжело. А после нескольких часов работы рука молится о пощаде. Такого со мной не случалось даже в период жёсткого пубертата.

Третьим этапом стало приобретение печатной машинки. Архаичный механизм позволяет обдумать, перед тем, как написать слова. Результат труда виден сразу и можно легко внести правки на полях и между строк. Эстетика работы в сочетании с практичностью. Так в моей жизни появилась Unis TBM de Luxe в редком оранжевом цвете.

Мне стало интересно, многие-ли из вас создают свои произведения традиционными инструментами: ручкой, пером, печатной машинкой и какие марки вы используете? Если используете нечто более архаичное - бересту, пергамент, стило и молоток, то поделитесь своей историей.

P.S. прошу не топить в минусах, пост создан ради науки.

Как рыцарь принцессу вызволял

Рыцарь снял шлем и нацепил очки. Внимательно оглядел башню принцессы и дракона, развалившегося у основания. Рептилия подобралась, из ноздрей потянулся черный дым.

— Простите, — начал рыцарь, — я так понимаю, вы — Дракон, а там — принцесса?

— А вы, значится, людь? — Спросил дракон.

Надбровные дуги угрюмо сдвинулись на переносице, придавая ящеру крайне оскорбленный вид. Рыцарский конь ржанул и попятился, не спуская взгляда с клыков чудовища.

— Простите?

— У меня, вообще-то, имя есть. — Ответил дракон.

— Ох... как неловко получилось... что-ж, не окажите мне честь представиться?

— Шэкграцкентфантанизэл, семьдесят третий этого имени, Парящий Над Морем.

— Ох... приятно познакомиться, Леопольд.

— И всё?

— Что?

— А где пышные титулы и обязательная цифра после имени, что подчеркнет вереницу благородных предков? Да и должна быть приставка местности откуда вы. Вроде, Леопольд из Промежного Урочища или Леопольд де ля фон Д’Урочищ.

— Кхм... боюсь, я сам себе благородный предок, а титулы... у меня всё впереди.

— Похвальный оптимизм, сэр Леопольд.

Дракон приблизился, оглядывая сияющие доспехи рыцаря и исполинский меч в ножнах, притороченных к седлу. Конь перестал пятится, повинуясь твердой руке, натянувшей повод. Леопольд похлопал по шее, наклонившись шепнул на ухо, конь всхрапнул и мотнул головой.

— Спасибо, уважаемый Шэкграцк...

— Шэкграцкентфантанизэл. — Подсказал дракон. — Но для удобства можете звать меня Шэк.

— Большое спасибо, так вот, уважаемый Шэк. Как я понимаю, вы пленили младшую дочь короля Утера в этой самой башне?

— Да, так оно и есть. Вы несомненно наблюдательны, сэр.

Рыцарь слез с коня, поправил очки и еще раз оглядел башню, словно сомневаясь.

— Рыцарское дело нынче сложное, господин Шэк. Путаница сквозит во всём, зачастую печальная.

— Например?

— Мой дорогой друг, сэр Гарольд. Поклялся освободить особу королевской крови из башни, тоже драконом охранялась, и попал в неоднозначную ситуацию.

— В желудок?

— Ах если бы... ах если бы. К несчастью, благородный Гарольд победил вашего соплеменника и спас особу...

— А что за ситуация-то?

— Это был принц.

— Оу...

— Сами понимаете, клятва дана при свидетелях и боге, пришлось венчаться.

— Печально слышать. Прошу простить мой сарказм, теперь ваша осторожность не кажется нелепой.

— Благодарю.

Над дальним лесом взмыли птицы, суматошно молотя крыльями полетели прочь, оглашая округу истошными криками. Дракон проводил взглядом, потянул носом, стараясь учуять, кто или что спугнуло пернатых. Леопольд снял с седла меч, забросил на плечо, как длинную палку, и принялся рыться в седельных сумках.

— Ну так что, сэр Леопольд, — спросил дракон, — мы можем начинать сражение?

— Что? Нет, нет! Еще парочка формальностей, прошу извинить меня.

— Это каких же?

— Мне нужно разрешение принцессы.

— Э-э...

— Вам не составит труда позвать благородное создание и передать ей это?

Рыцарь протянул дракону ворох свитков, две запечатанные чернильницы и моток гусиных перьев. Шэк внимательно осмотрел, даже тщательно обнюхал и спросил:

— Магические свитки?

— В какой-то мере. Юридические соглашение о согласии на спасение и сопутствующие действия.

— Я... не понимаю...

— Ну, смотрите. Мне придется мало того, что спасать принцессу, так еще и касаться её. А вдруг она не согласна и обвинит меня в посягательстве на её честь? Я же вовек не отмоюсь! Сами понимаете, нужно быть осторожным.

— Дайте угадаю, были прецеденты?

— И не один! Благородный сэр Саймон однажды спас княжну от своры разбойников, но, забывшись, взял за ручку окровавленной перчаткой. Скандал поднялся выше замковой крыши! Беднягу до сих пор держат в темнице, нацепив колодки на руки и ноги.

— Раньше с этим попроще было... — пробормотал дракон.

— Святая правда. Ну так, передадите? Вам просто лапу протянуть в окошко, а мне карабкаться по стенке в доспехах... проблематично.

— Да-да, секундочку.

Дракон бережно перенял бумаги и, словно хрупкий хрусталь, поднял к верхнему оконцу башни. Пару минут ничего не происходило, затем из окна высунулась молоденькая блондинка с царственной диадемой на челе. Оглядела рыцаря, дракона и документы. В васильковых глазах отразилось недоумение.

— Что это?

— Документы о согласии на спасение и сопутствующие действия. — Повторил дракон.

— И что мне с ними делать? Пусть спасает меня! Я согласная!

Рыцарь покачал головой, сказал:

— Миледи, подпишите бумаги и я мигом вас вызволю.

— Грамоту не пристало знать принцессе! Для этого писари есть! Если я крестик поставлю, как папенька?

Дракон перевёл взгляд на Леопольда. Рыцарь покачал головой и повесил меч на седло.

— Боюсь что нет, дорогая леди. Вот спасу я вас, а королевские люди, что спрятались вон в том лесу, сразу скрутят меня и потащат в темницу, как насильника.

— Но я же подтвержу, что вы меня именно спасли!

— Боюсь, риск слишком не оправдан.

Не обращая внимания на крики принцессы Шэк вернул бумаги и спросил:

— Ну так это... мы того, драться будем?

— А смысл? Мне без соглашения могут приплести и жестокое обращение с животным.

— Я же дракон!

— Тем более! Скажут, что вымирающий вид браконьерил! До Свидания, сэр Шэк.

— Бывайте, сэр Леопольд.

Когда рыцарь на коне скрылся за деревьями, дракон поднялся на задние лапы и заглянул в окно. Принцесса с каменным лицом сидит за столиком, сцепив пальцы в замок.

— Ну что, благородная, будем грамоте тебя учить.

Пострадавшая.

Понедельник. 8 утра. Я стою на остановке и впитываю небесную влагу, источая при этом ауру ненависти.
«Быть может, в прошлой жизни я был котом, с которого рисовали Гарфилда?» – мелькает мысль в голове. Воспоминание о рыжем плуте вызывает другую особенность персонажа. Лазанья. Не лучший ход мыслей, если у вас сосет под ложечкой.
«Перекушу по пути» – сказал я себе час назад, глядя на тарелки с засохшими хлопьями гречки и сковородки, покрытые тройным слоем жира вперемешку с моющим средством.
Автобус приехал в тот момент, когда в моей черепной коробке начали зарождаться мысли о бренности бытия и незначительности работы для макрокосма. Заняв позицию возле окна, я достал телефон и посмотрел на экран. 8:16, заряд 11%. Казалось, мой многострадальный стон слышал даже Зевс.
В такой ситуации у меня было несколько вариантов: выбежать из автобуса и вернуться домой, забив на работу и зарплату; тихо плакать; погрузится в живописный пейзаж за окном, считая оттенки серого, или, что я и выбрал, изучать пассажиров.
Выбор был на любителя: девочка, игравшая на телефоне, и мама, сидевшая рядом с ней в наушниках. Бабушка, которая, время от времени поднимала очки и пыталась что-то разглядеть на экране телефона. Парень, который читал синюю, потрепанную книгу времен восстания Пугачева. Из всех них выделалась только девочка, одетая в пеструю куртку. Остальные же, будто одевались в одном магазине. Даже пенсионеры предпочитали куртки и пуховики коричневых, синих и черных цветов.
«Бытие определяет сознание» – подумал я и повернулся в другую сторону.
В хвосте автобуса меня заинтересовала одна юная особа. Грязно синие локоны выделялись на фоне этой серости так же, как капля вина выделяется на белой скатерти. Девушка едва заметно качала головой и шевелила губами, пока глаза бесцельно блуждали по сидениям и окнам.
«Интересно, заметит ли мой взгляд?» – во мне проснулось желание флирта.
Несколько остановок я изучал её ничем не примечательные сухие кеды, синие джинсы, куртку с оранжевыми и коричными вставками. Этот ритуал продолжался бы еще долго, если бы вытянутое лицо наблюдаемой не изменилось. Ее телефон зазвонил. Голова перестала качаться, а губы остановились на полуслове. Казалось, все вокруг стихло и прекратило свое движение, когда она поднесла трубку к уху.
– Да, здравствуйте. Извините, на меня напали, – безэмоционально проговорила она. – Да, хорошо.
Пока шестеренки в моей голове со скрипом пытались преобразовать услышанные слова, девушка начала елозить. Она размазала тушь, достала что-то из кармана и провела по щеке, где через секунду появилась алая полоса. После этого она зажала нижнюю губу белыми клыками, и почему-то я сам почувствовал медный привкус во рту, хотя отчетливо видел, как кончик ее языка забирает с прокушенной плоти каплю крови. Черные глаза поднялись и встретились с моими. Думаю, на моем лице все было написано яснее, чем можно рассказать. Девушка улыбнулась, подмигнула мне и выскочила на ближайшей остановке.
Вот уже вторую неделю я езжу на том же маршруте в то же самое время, но без результата. «Пострадавшую» я больше не видел. По какой-то причине она никак не выходит у меня из головы. Быть может, это безумие, которым я заразился воздушно-капельным путем. А может, любопытство или, не знаю, что хуже, любовь с первого взгляда...
Конец.

Мертвое письмо.

Меня зовут... Впрочем, это не так важно для моей истории. А важно то, что я – почтальон. Когда-то давно, я увидел фильм, как в постапокалиптическом мире один мужчина взял на себя обязанность доставлять письма. Если потрудиться, то и сейчас оный можно найти на просторах Интернета.
Для моего детского, неокрепшего ума не было ничего более прекрасного, чем видеть заплаканные лица людей (актеров), когда те, получали желтые листки со знакомым до боли подчерком. Несказанные слова, неозвученные обиды, пожелания здоровья и прочие тривиальности были для них так важны, что даже междоусобицы затихали в то мгновение, когда появлялся человек с сумкой.
– Я хочу быть как он! – сказал я себе.
Спустя пять лет я забыл о своей мечте и решил стать водителем, как мой отец. Но и эту мечту отбросил через пару лет. К 20-ти годам я все еще пытался найти свою профессию так же, как толстяк пытается нащупать зудящий желвак на причинном месте. И вот, в один прекрасный момент, мне вновь попался на глаза фильм о человеке, идущем сквозь зной и ветер с растрепанной сумкой посланий наперевес.
– Это просто еще одно звено в цепи разочарований, – решил я. – Одним больше, одним меньше. Какая, к черту, разница.
Удивительно, но профессия почтальона была куда сноснее моих прошлых рабочих мест. Здесь все было просто и незатейливо: вот письмо, вот адресат. Конечно, за жалкую надбавку я мог обзавестись и другими обязанностями. Например, мог сортировать посылки, разгружать сопутствующие товары и предлагать старикам приобрести лотерейный билет за деньги, которых не хватит даже на бутылку порядочной выпивки.
– Спасибо, – ответил я, – останусь при окладе.
– Тогда иди, выкинь вот это. – Толстая управляющая указала мне на синий контейнер, на котором обычно кто-нибудь сидел в перерыве и хлюпал чаем. Сбоку кривым подчерком была выведена белая надпись «мертвые». Десятки писем, открыток и телеграмм были мертвы. Причина была проста: в адресной строке был недоступный адресат: «На деревню дедушке», «Деду морозу», «Деду Мазаю», и прочие.
Спустя пару минут содержимое контейнера оказалось в отделе переработки.
«Так вот из чего сделана туалетная бумага, – подумал я. – Из детских надежд и фантазий, которые должны были воплотить герои народного фольклора».
Вернув на место «бумажный морг», я уже собирался отправиться домой, но мой взгляд привлек белый прямоугольник, прилипший к синему дну.
Ни адреса отправителя, ни индекса, ничего. Неровным подчерком было выведено только одно слово: «маме».
– Смелый малый, – ухмыльнулся я и запихал послание под футболку. – Будет чем вечером заняться.
В десятом часу я откупорил бутылку красного и распечатал конверт.
«Здравствуй, мама» – так начиналось письмо. Далее, я лишь перенесу его содержимое, ограничившись исправлением опечаток и ошибок:
Здравствуй, мама. Мы очень давно не разговаривали. Прости, наверное, это моя вина, но там где я теперь... Впрочем, ты сама все знаешь.
Я устроился неплохо. То есть это не очень хорошо, но и не совсем грустно, не знаю, есть ли более подходящие слова.
Мне кажется, тебя порадует, что у меня появилось несколько друзей. Большинство из них – мальчики. С девочками дружить гораздо сложнее, или я еще не научился этому.
Скажи, мама, а ведь ты тоже когда-то была девочкой? Тебе тоже было трудно с мальчишками?
Каждый день я узнаю что-то новое. Совсем недавно я увидел, как появляются бабочки. Никогда бы не подумал что такое возможно, но каждая из них когда-то ползала по земле, представляешь? Я был очень удивлен.
А еще, оказывается, некоторые овощи не такие уж и невкусные. (Смеюсь) Да, ты была права.
Еще я узнал, сколько времени и сил нужно потратить, чтобы приготовить еду. Теперь каждый кусочек становится для меня вкуснее только оттого, что я знаю, как трудно все это сделать. Может быть, и я однажды что-нибудь приготовлю для тебя.
Здесь есть взрослые, мама, точнее, они себя так называют: мальчики и девочки чуть старше меня самого. Они вечно ходят с поднятым носом и кривляются, приговаривая: «Взрослые так не поступают!». А еще у них есть «взрослые умнее». Это очень смешно.
Однажды, один «взрослый» почти весь день рассказывал мне о том, как курицы улетают на юг. Представляешь? Я сдерживался, сколько мог, но все равно под вечер рассмеялся до слез, а он никак не мог понять, что тут смешного. Потом он задрал голову и сказал: «Взрослые так себя не ведут!».
Я не стал его переубеждать и не стал говорить, в чем его ошибка. Может, он обиделся? Блин! Я ведь совсем не подумал об этом. Завтра извинюсь перед ним и расскажу, что курицы не летают. Надеюсь, мы посмеемся с ним вместе.
Еще, мама, я хотел сказать тебе спасибо за одежду. Она, как и еда, требует огромных усилий: стирать, гладить, штопать. Я никогда этого не замечал. Ты всегда говорила, что все это «не появляется из воздуха». Теперь я узнал это, как говорят взрослые, на своем опыте.
Как твое здоровье, мама? Не болеешь? Как там у папы дела? Все еще засиживается в гараже до ночи? Передавай ему привет и извинись за меня. Я постараюсь написать ему отдельное письмо, как только закончу это.
Еще я хотел рассказать тебе, что я узнал людей. Оказывается, помимо взрослых и друзей, есть еще и люди. Они... Очень жестоки, мама. Я никогда не думал, что кто-то может причинить столько боли и страданий. Люди... Я не знаю, почему они так поступают.
«Не твое дело» – однажды ответил мне один из них, после того, как я спросил, почему он попытался меня обмануть. Ему нужны были деньги, и он попытался их украсть у меня.
– Если бы ты сказал, я бы тебе их просто одолжил, – удивился я. Но он только больше разозлился и закричал на меня, что я слишком юн, чтобы учить его, что лишь когда окажусь в его «шкуре» смогу понять его. Он много еще чего кричал. В тот день я до самой ночи был без настроения.
Мне жаль, мама, что многие из уроков я не успел выучить, когда была такая возможность. Сейчас они даются очень тяжело. Если у тебя есть готовые ответы, хотя бы к некоторым из них, то, пожалуйста, пришли их мне, обещаю, я постараюсь все выучить. Надеюсь, у папы тоже есть несколько.
Честно говоря, мне очень трудно, мама. Мне не хватает тебя и папы. Не хватает наших высоких бутербродов по выходным и горячего сладкого чая. Мне не хватает ваших утренних шуток и запаха одеколона, которым папа умывался по утрам. Мне не хватает большого стола, за которым мы сидели и смотрели кино, бросая семечки на газету.
Я надеюсь, что у вас с папой дела лучше, чем у меня. Вы, наверное, уже перестали ссориться и ругаться. Наверное, закончили ремонт. Помню, как смешно было резать обои и отмываться от клея под холодной водой.
Наверное, я буду заканчивать это письмо. Извините, если я чем-то расстроил вас. Не болейте и будьте счастливы. Как бы там ни было, я рад, что вы отправили меня во взрослый мир. Люблю. Целую. Сын.
К сожалению, я больше не находил писем с этим почерком. Наверное, малыш узнал верный адрес. Надеюсь на это...
Конец.

discussio

Литература – это то единственное, в чем я более-менее сведущ. Конечно, это мнение вытекает только лишь из моего мироощущения и не является истиной в последней инстанции. Так или иначе, когда заходит разговор о книгах, я молчу, улыбаюсь и только иногда подаю признаки жизни фразами «да, читал» или, «нет, не слышал». Случалось мне срываться, выходить из темного угла и защищать «интеллектуальный вид развлечения», хотя я его таковым и не считаю. Последний такой раз произошел не далее, чем полгода назад. Тогда один из новых знакомых завел речь о вреде литературы. Юноша (такая характеристика ему подходит больше из-за морального развития, нежели по возрасту) настаивал, что каждого автора следует цензурировать, а порой и по несколько раз. Одним из его главных аргументов был Заратустра. И влияние оного на взгляды небезызвестного Адольфа.
– Что ж, – начал я, – давайте же убьем всех особей женского пола.
Непонимающие глаза визави попытались обрести дар речи и выплеснуть свое негодование в словесной форме.
– А чему тут удивляться? Елена Троянская, Брунгильда, Клеопатра в конце концов. Давайте окунемся в историю и сопоставим цифры, факты. Вопрос животрепещущий и оттого нуждается в скрупулезном изучении.
– Вам это надобно, а мне – нет, – парировал собеседник.
– Удобная позиция. По одной книге, по одной теории, причем недостоверной, вы намереваетесь всех и каждого в отдельности, героя и автора, уложить на прокрустово ложе. Кто, позвольте, вам предоставил такое право?
– Это моя точка зрения. Ни больше, ни меньше. Сколько лжепророков было придумано и возведено на пьедестал? Сколько фантазеров отравили счастливую жизнь людей своими экзистенциальными кризисами и философскими измышлениями?
– Вы обвиняете творцов в том, что их не поняли? Если так, то даже развивать эту тему не имеет никакого смысла, – ответил я с натянутой улыбкой.
– Разве они пишут не для того, чтобы их понимали?
– А для чего пишут художники? Музыканты? Поэты? Для чего изобретают новую технику?
– Для денег? – ответил он вопросом на вопрос.
– Отнюдь. Порой для человека нет иного способа справиться со своими внутренними демонами, кроме как облечь их в слова, ноты и мазки.
– Лавкрафт и Гоголь, я полагаю.
– Не только.
– Так давайте же вспомним Воннегута, – с иезуитской улыбкой выпалил он. – Разве не должны отвечать создатели за свои творения?
– Позвольте встречный вопрос. Должен ли отец отвечать за своего ребенка?
– А это тут причем?
– Ответьте, пожалуйста, – настаивал я.
– До определенного возраста, разумеется.
– То есть, по достижению двадцатилетнего возраста чадо уже самостоятельно, и родитель более не отвечает за него?
– Вы клоните к тому, что творцы – это те же родители? А их творения…
– Именно, – вклинился я, – это их дети. Пусть и не всегда имеющие физическую оболочку. И как только творение выкатывается, выходит, вылетает из душной мастерской, мастер уже не несет ответственности за него.
– Таким образом, по вашему же убеждению, – он указал на меня, – можно создать откровенный призыв к геноциду и остаться в чистых белых перчатках?
– Равно как и можно воспитать убийцу и не понести за это никакого наказания.
– А как же совесть?
– Это уже предмет другой дискуссии. То, что остается в сердце Виктора Франкенштейна, никак не касается наблюдателей.
– Однако. – Подвел собеседник итог нашего разговора. – Есть пища для размышлений.
– И это мы еще не углубились в манхэттенский проект, – улыбнулся я.
– Думаю, на данном этапе у нас есть более важные дела.
– Разумеется, – согласился я.
Весьма довольные собой и беседой, мы отправились за рабочие места. Нас ожидал тест Тьюринга.
Конец.

Попутчица.

На вокзале всегда много народу. Кто-то продает горячие сувениры, кто-то – памятные пирожки, а кто-то просто клянчит. Я являлся частью иного сословия: гость проезжий.
Стоя в очереди, среди стариков, родителей с ноющими детьми и хмурыми индивидуумами, загипнотизированными своими телефонами, я оглядывался по сторонам.
Среди вышеупомянутой флоры и фауны в большом зале находились: кафетерий «С теплом», вереница автоматов со сладостями и вредностями, и, конечно же, на радость бездомным, лавки.
В этом ансамбле бесконечной толчеи виделась только одна человеческая единица. Она медленно ходила от одного автомата к другому, подходила к витринам, со скрупулезностью тайного продавца изучала товары и тут же ретировалась, услышав:
– Вам что-то подсказать?
– Куда вам? – услышал я голос кассира совсем рядом.
«Значит, мы все-таки продвигаемся» – сделал я вывод про себя и вернулся к «странной девушке».
Когда-то давно я слышал, что в физике элементарных частиц существует интересная теория. Ученый на полном серьезе говорил, что реальность формируется лишь глазами наблюдателя. Проще говоря, в том момент, когда мы отворачиваемся, мебель в нашей комнате танцует. Возможно, это так, ибо, когда я вернулся к наблюдению, девушка уже исчезла.
– А вы куда едете? – послышался тонкий детский голосок из-за спины.
Каким-то образом она смогла переместиться с одного конца зала на другой в мгновение ока.
– Ты потерялась, девочка? – спросила толстая барышня любопытную в клетчатой рубашке и со спящим котом на руках
– Нет, просто интересно, куда вы едете. Может, я с вами хочу? – ответила она.
– Поехали со мной, – вклинился высокий мужчина из очереди, – я в санаторий еду.
– Не поеду. Вы меня пугаете! – надула губы дочь Евы. – А вы куда? – обратилась она вдруг ко мне.
– Не скажу, – буркнул я и отвернулся.
– Ну и ладно, – фемина махнула волосами и встала за мной.
«Попрошайка очередная, поди» – подумал я и достал телефон.
Взяв билет и освободив окно, я принялся укладывать ценную бумажку в паспорт.
– Мне соседнее с ним место, – проголосила девушка в окно.
– Чегоооооо? – вырвалось из меня.
– Ничего, – повторила девушка тем же тоном и, получив квиток, вновь воспользовалась сверхспособностью телепортироваться. Я же стоял, как потерянное дитя, и не знал что делать.
«Поменять билет? Или поехать завтра? Гостиницы здесь есть»
– Извини, билеты не меняют, – сказал кто-то позади меня. – Придется на месте попросить кого-нибудь из пассажиров.
– Хорошо, – ответила девушка, – не сидеть же молодоженам в разных концах.
Мужчина поцеловал свою невесту в лоб и принялся что-то искать в дорожной сумке.
«Будь что будет» – решил я и отправился на посадку.
Поезд, будто сосуд над неисправным краном, постепенно наполнялся людьми.
«Никого» – проговорил голос в моей голове, пока глаза изучали внутреннее убранство купе: 4 койки, один столик и окно над ним.
Попутчица появилась спустя десять минут с полными пакетами хрустящих гадостей.
– А вот и ты, – поприветствовал я.
– И вам добрый день.
Она уперлась спиной к стенке и занялась своим котом.
– Зачем ты взяла это место? – не вытерпел я.
– А что, нельзя?
– Можно, но зачем?
– Просто, захотелось, – пожала она маленькими плечами.
– Ты вообще совершеннолетняя?
– Ну, билет же мне продали.– Она подняла правую бровь.
Я с шумом выпустил воздух из легких и вернулся к телефону.
Возможно, стоило предпринять какие-то действия: поменяться местами с кем-то, отложить поездку или пожаловаться на это чудаковатую блондинку, но я только пассивно-агрессивно кашлял и тяжело вздыхал, когда ее шуршание мешало моему просмотру сериала.
Я не заметил, как поезд тронулся. К концу серии мы выехали за черту города, и до меня медленно дошли две мысли:
1) Мы будем ехать вдвоем.
2) В дороге не будет Интернета.
«Игнорировать ее будет сложнее»
Решение вновь было подсказано обстоятельствами: дверь чуть открылась, и голова проводника задала вопрос:
– Белье брать будете?
– Нет, спасибо, – ответили мы по очереди, и дверь закрылась, так и не показав нам остального тела вопрошавшего.
Выключив телефон, я отвернулся к стенке и попытался поспать.
Хрусть...
– Ну-ну, тише…
Хрусть...
«Сколько же ест этот кот?»
Сон не шел. Перевернувшись несколько раз и взбив подушку, я уже хотел попытаться снова, но меня остановил вопрос:
– Не спится?
– Ага.
– Тоже в поездах не могу спать. – Она посмотрела в окно и продолжила: – хотя, кто меня спрашивал.
Я прыснул.
– Ничего смешного. Не всем нравится качка.
– Есть такое, – отозвался я. – Часто ездишь?
– Очень, – ответила она на выдохе.
– А, работа...
– Не-а.
– А что тогда?
– Ничего.
«Чегоооооо? – протянулось второй раз за день у меня в голове. – Обычно, принято после отрицания давать верный ответ. Кто так делает вообще?»
– В смысле ничего? Ты же не просто так ездишь?
– А если так? – она вновь подняла бровь.
– То есть, ты просто приходишь на вокзал, спрашиваешь, «куда едете», и если нравится направление – садишься на поезд? Что за бред?
– Важна не цель, – подняла она указательный палец, – а сам путь. И люди, которых ты встречаешь. И котики.
– Больше собак люблю, – процедил я, – они умнее.
– Я тоже. Но их любят не за ум, а за преданность. Иные из них умирают вслед за хозяином, не в силах оставаться в одиночестве. – Её дымные глаза чуть увлажнились. – Мой «свистун» умер через неделю, после отца.
– Свистун?
– Мопс. Он свистел, когда спал.
– Соболезную, – кивнул я.
– Чему?
– Ну, по поводу отца и собаки.
– Они дали мне все, что могли. И отправились в лучший из миров. Или воплотились вновь, чтобы любить и быть любимыми кем-то еще.
«Прям дитя малое» – пронеслось в моей голове.
– И ты решила «пуститься во все тяжкие?» – я попытался поднять одну бровь, но поднялись обе.
– Нет. Продала квартиру, взяла кота и решила посмотреть необъятную.
– Так просто?
– Да, а что?
– Странно это.
– Не страннее, чем жить 30 лет в одной квартире, работая на одном месте, а потом сгинуть, так и не вкусив радости путешествий.
– Каждому свое, – раскинул я руками.
– Ага. Так и езжу. Из города в город, ночуя в хостелах и на вокзалах. Надоест – предприму что-нибудь другое.
– Например?
– Поеду заграницу и стану бомжом! – Она сдвинула брови. – Не знаю. Будет день – будет пища. К чему столь точные планы? Сегодня у меня есть деньги, чипсы и кот. О завтрашнем дне буду беспокоиться завтра.
– Живи быстро, умри молодым? – улыбнулся я.
– Может быть.
Я зарылся рукой в волосы и вновь углубился в размышления:
«Как вообще общаться с такими людьми? Она ж на всю голову... Так уснешь рядом, а потом – вуаля! – проснешься без вещей или еще чего похуже».
Солнечные лучи прыгали по ее персиковой коже и светлым волосам, пока глаза безустанно пытались что-то рассмотреть в пейзаже за окном. Непропорционально маленький нос то и дело дергался, будто желтая звезда, стекло или деревья за окном выделяли пух, щекочущий над верхней губой.
Следующие два часа прошли в тишине. Мы сошли на моей станции и, попрощавшись, отправились по своим делам. Я – на собеседование, а она – к кассам. Больше мы никогда не виделись.
Почему-то то собеседование я завалил. Может, потому что ее слова и стиль жизни никак не выходили из моей головы.
Завтра я продаю свою квартиру...
Конец.