!
синдром запертый изнутри самый длинный пост болезнь печаль и радость всем добра story песочница
К вашему вниманию предлагается история о человеке который поборол синдром "Запертого изнутри".
Бойд Кларк редко бывал серьезным, но в тот день он оставил все свои шутки за дверью. Пододвинув стул к кровати Ника, он сел и предложил сделать то, что может сделать лишь настоящий друг. Он предложил убить его.
Еще несколько недель назад Ник Чисхольм был энергичным 27-летним парнем, мощным игроком в регби, ходил в качалку три раза в неделю, а по выходным покорял горы на своем байке. Теперь же он лежал на больничной койке — сгусток сознания в теле, которое он не мог больше контролировать. И все же Ник знал, что это тело его, потому что оно не прекращало взывать к нему. Не унимающийся спазм икры был как открытая рана, а желание почесаться казалось копошением тараканов прямо под кожей. Он хотел кричать, но даже голосовые связки не слушались его. Единственное, что осталось, — это наполнивший его ужас.
Врачи называют такое состояние по-разному: псевдокома, бодрствующая кома, синдром окружения. Наиболее выразительно это звучит по-английски — locked-in syndrome, “синдром запертого внутри”. Или просто ад. Чаще всего подобное случается в результате инсульта, когда перемычка нервных волокон, соединяющая головной мозг с телом, оказывается полностью блокированной. Первое время доктора даже не знали, в сознании ли Ник. Он слышал, как кто-то из них сказал:
— На восстановление нет шансов. Будет лучше, если он умрет.
Возможно, они были правы. В некотором смысле он уже был мертв, осталось лишь осиротевшее сознание. Погасить эту искру было бы актом милосердия.
— Если бы я был на твоем месте, знаю, ты предложил бы мне то же самое, — прошептал Бойд, чтобы не услышали медсестры. Ему ужасно хотелось отвести взгляд от лица Ника, но так он пропустил бы его ответ. Глаза вверх — это “да”, вниз — “нет”. Это был единственный способ общения, доступный Нику. Шли секунды, Ник не отвечал. Вверх — “да”, вниз — “нет”. Вверх — “да”, вниз — “нет”.
Что такое “синдром запертого внутри”?
Пациент с “синдромом запертого внутри” не может ни говорить, ни шевелиться, единственное доступное ему движение — вверх-вниз глазами. При этом он находится в полном сознании, слышит, видит и понимает все, что происходит вокруг. Наверное, так чувствует себя похороненный заживо, только вот вместо гроба — собственное тело. Хуже всего, когда врачи просто не видят еле заметных признаков сознания неделями, месяцами, а то и годами, считая, что человек находится в вегетативном состоянии.
“Первыми эти осознанные движения обычно замечают близкие родственники, — говорит Грант Жиллетт, нейрохирург, диагностировавший Ника Чисхольма. — К сожалению, медики часто считают, что родственники излишне эмоциональны и что им кажется то, чего нет на самом деле”.
“Синдром запертого внутри” был впервые описан в 1966 году как квадриплегия (паралич всех четырех конечностей) с сознанием. Чаще всего он становится следствием инсульта или травмы, нарушившей соединение между мозгом и телом. Вот вкратце что произошло с Чисхольмом и как он боролся с этим: 29 июля 2000 года во время игры в регби Чисхольм, резко скрутив шею и спину, повреждает стенку правой позвоночной артерии, которая идет к стволу головного мозга. Крошечный разрыв приводит к нарушению кровотока, и на месте травмы постепенно образуется тромб, блокирующий приток крови к мозгу. В первый момент Чисхольм чувствует головокружение, уходит с поля, падает — и его отправляют в больницу.
Три дня спустя Чисхольм, который вроде бы пришел в норму, готовится к выписке, но еще один образовавшийся тромб отрывается и закупоривает артерию в районе варолиева моста — это часть мозгового ствола, который связан с двигательными функциями человека. А это уже обширный инсульт. Врачи вводят Ника в состояние искусственной комы, чтобы стабилизировать его состояние.
Моторные пути, соединяющие его мозг с мышцами, практически полностью выведены из строя. Однако сенсорные пути в стволе его мозга остаются в полном порядке. Это означает, что, когда три дня спустя Чисхольма вывели из искусственной комы, он мог чувствовать все — от боли до щекотки, но не мог пошевелить и пальцем.
Врачи считают, что мозг Чисхольма погиб. Он слышит, как они спрашивают его мать, не хочет ли она отключить его от аппаратов жизнеобеспечения (он даже дышать не может самостоятельно). Она отказывается. Она еще не готова проститься с надеждой.
Несколько дней спустя доктор Жиллетт замечает слабый признак сознания: глаза Чисхольма кажутся ему полными внимания. Он просит Ника ответить на серию вопросов, двигая зрачками. Тот отвечает, хотя и практически незаметно. Двигать глазами он может потому, что моторные пути к ним не проходят через поврежденный ствол мозга и позвоночник.
Спустя шесть недель после травмы Чисхольма переводят в реабилитационный центр, где он начинает выяснять, какие мышцы выведены из строя не полностью, чтобы попытаться вернуть над ними контроль. Это требует неимоверных усилий. Представь, что тебе надо научиться двигать мизинцем, управляя определенными мышцами в руке, а ты даже не представляешь, какими именно. Прежде всего ему удается пошевелить большим пальцем на ноге, потом — указательным на правой руке. К 4 ноября, через три месяца после травмы, он вновь может дышать самостоятельно.
Сегодня, спустя 10 лет после травмы, Чисхольм может двигать руками и бедрами, у него есть частичный контроль над кистями и голенями. Он также научился широко улыбаться, чем не преминули воспользоваться его близкие друзья: они постоянно смешат его.
Доктор Жиллетт считает, что Чисхольм восстановил большую часть из того, что он вообще мог восстановить, и дальнейший прогресс вряд ли возможен. Но быстро добавляет: “Большинство людей с “синдромом запертого внутри” просто смиряются со своим положением. Но это совсем не в духе Ника. Так что кто знает, на что он способен”.
Вот так все и началось — глаза двинулись вниз. За этим последовал изнурительнейший процесс восстановления из всех, что доводилось пережить человеку. И так началась история мужчины, восставшего из небытия вопреки всем медицинским показаниям и плевавшего на все разумные представления о человеческих возможностях.
Я пролетел полмира, чтобы узнать секрет его выдержки. Психотерапевт Ника сказал, что меня ждет нечто необычное: человек, который последние 10 лет был буквально заперт в своем теле, мыслит не так, как все остальные. И Ника действительно нельзя назвать нормальным по всем показателям. Психотерапевт назвал его любителем острых ощущений — таким типом, который привык регулярно держать удар.
Когда я наконец пришел в дом к Нику, в Данидине, на юге Новой Зеландии, то застал его думающим о чем-то своем перед парой серебристых рыб-барбусов, патрулирующих глубины 500-литрового аквариума. Глаза у Ника большие и зеленые, лицо худое, заостренное. На голове — ирокез и что-то еще выбрито с боков. Встретившись с ним взглядом, я как будто ощутил ожог от энергии, бурлящей внутри него.
Последствия его длительного бессилия становятся очевидными почти сразу. Прежде всего Ник не может говорить. Не может кричать, пожимать плечами, кашлять, плеваться, зевать и подмигивать. Все эти бесконечные жесты, которые делают наше существование сносным, ему недоступны. Он не может поморщить нос, потереть подбородок, включить свет. Когда Ник просыпается, он не может потянуться, когда он ложится спать, ему приходится мириться с тем, что веки не смыкаются.
Для общения он использует “доску” — лист прозрачного пластика, на котором выложен алфавит. Когда ее держат перед ним, он глазами указывает на отдельные буквы, формируя слова и предложения — скупые, как телеграммы. Чаще всего такой диалог не стоит затраченных усилий. К тому же рядом должен быть кто-то, готовый так “разговаривать”.
У нас у всех были в жизни ситуации, когда мы чувствовали себя беспомощными, — это могла быть какая-нибудь ерунда вроде ушедшего из-под носа автобуса или такая беда, как смертельная болезнь близкого человека. В такие моменты ощущаешь разочарование во всем и заходишься от ярости и ненависти к безжалостным силам, подчинившим твою волю. Для Ника бессилие — норма жизни.
И все-таки он не относится к своему телу как к врагу. Напротив, он хорошо ест, а его индекс массы сопоставим с показателями олимпийских чемпионов. Для большинства из нас поход в качалку — это просто пункт, трижды отмеченный в расписании на неделю и выполняющийся, возможно, лишь один раз. Ник же использует любую возможность оказаться в спортзале, физически он очень силен. Может, он и не способен почесать подбородок, но привяжите к его спине автомобиль среднего размера, и он, наверное, поднимет его.
Зачем он это делает? Как? Объяснить этот парадокс мне не представлялось возможным, тем более с помощью дощечки Ника. Я все думал, как с этим быть, когда мой взгляд зацепился за картину с изображением пираньи на стене в гостиной Ника. Эта история, по его словам, началась в 1997 году, когда он впервые посетил собрание анонимных алкоголиков. Ведущий группы попросил каждого найти ту высшую силу, которая помогла бы им справится с проблемой, и большинство пьянчуг посмотрели куда-то вверх. Ник же, напротив, опустил глаза и увидел на своей майке изображение озлобленной пираньи. Сойдет, подумал он тогда. Что-то в зубастом оскале хищной рыбы лаконично отражало два качества, которые он ценил превыше всего: стойкость и агрессивность. С тех пор во рту у него не было ни капли спиртного, а так называемая высшая сила все еще с ним.
“Ага, — подумал я, когда он закончил свой рассказ по буквам, — это кое-что объясняет”. Но Ник как-то странно посмотрел на меня и снова попросил доску.
“Г-н-е…”
В конце концов буквы сложились в слова. Ник смотрел на меня с огоньком в зеленых глазах. Понял ли я?
“Гнев — это дар”.
Был июль 2000-го, субботнее утро в Данидине. “Демоны” обыгрывали “Пиратов” во второй половине матча. Ник всегда питал особую страсть к регби: в каком еще виде спорта парень ростом 175 см и весом 90 кг мог бы завалить парня на 40 кг тяжелее?
Он отобрал мяч у хукера, бросил крайнему нападающему и почувствовал головокружение. Шатаясь ушел с поля и был доставлен в больницу. Врачи наблюдали его три дня, предполагая, что у него очередное сотрясение мозга — распространенная среди регбистов травма. Но что-то было не так. Утром одного из этих трех дней Ник брился и вдруг обнаружил, что не может дотянуться бритвой до лица. И даже после этого никто не догадался, что происходит. У него случилось несколько инсультов подряд, вызванных, возможно, тромбом в позвоночной артерии, которая порвалась, когда он резко развернулся, чтобы отдать пас крайнему нападающему. Следующий инсульт ударил по стволу его мозга, как топор. Его срочно перевели в реанимацию, но было поздно.
Все последующее слилось для Ника в один сплошной кошмар. Он слышал, как шепчутся врачи, как всхлипывают близкие, как Бойд бьется головой о стену. Ник не мог ни видеть, ни думать ясно, но он мог чувствовать. Лишившись контроля со стороны мозга, его мышцы зашлись в агонии. Когда сломался его внутренний регулятор температуры, его окунали в ванну со льдом и обдували вентиляторами. Когда отказали легкие, ему сделали дырку в трахее и подключили к аппаратам жизнеобеспечения. Во время одной из операций действие анестезии закончилось раньше, чем хирурги прекратили резать, но Ник не мог им этого сообщить. Это был лишь один из первых преподанных ему уроков страдания. Потом началась постоянная учеба.
Нейрохирурга Гранта Жиллетта вызвали, когда Ник был доставлен в реанимацию. К счастью, в практике доктора Жиллетта уже были случаи “синдрома запертого внутри”, так что он знал: нужно искать еле заметные движения в области глаз, которые могли остаться без внимания. Иначе они так и останутся незамеченными — в течение месяцев, а то и лет.
Многие в больнице говорили, что восстановление невозможно. Ничто не смертно так, как клетки мозга. В любом другом месте организм будет реанимировать травмированные ткани медленно, но верно. Только не в мозгу.
— Есть мнение, что это наша расплата за обладание такой высокоорганизованной нервной системой, — говорит доктор Жиллетт.
И все же он знал по опыту, что возможности восстановления человеческого организма поистине безграничны, особенно когда сам человек психологически настроен на выздоровление.
— Хотя ученые и согласны, что ограничения в восстановлении клеток мозга существуют, — говорит он, — у них нет единого мнения о том, в чем именно выражаются эти ограничения и сколько из них можно обойти. Кто знает, на что способен Ник? Большинство людей в таком положении сталкиваются с главной преградой: смирением, которое убеждает их принять свою участь. Только это не про Ника.
Ник знал, что на определенном этапе победа становится возможной только тогда, когда перестаешь верить людям. Другими словами: если никто не считает тебя сумасшедшим, значит, то, что ты делаешь, недостаточно радикально и награда тоже будет незначительной. Настоящий прогресс происходит лишь в тех областях, где возможные результаты оспариваются. Ты можешь не согласиться, но даже в современном мире, пресыщенном информацией обо всем и экспертами на все случаи жизни, таких областей полно. И пока они существуют, есть вероятность исключительной награды за усилия.
Борьба началась в реабилитационном центре ISIS недалеко от Данидина. Именно там Ник осознал, что предыдущие шесть недель не были сном. Центр находится в приземистом одноэтажном здании, в одном комплексе с психиатрической лечебницей, где есть особо охраняемое отделение для преступников. Вокруг — одни парковки. Внутри центра — выстеленные толстым ковролином полы и тусклая атмосфера профессиональной этики по отношению к бесполезности существования его обитателей.
Медсестра впускает нас через дверь с кодовым замком. Ник едет впереди на своем инвалидном кресле, за ним идет Бойд, взявший отгул. Повернув за угол, Ник останавливается перед открытой дверью. Он смотрит на меня, а потом снова в комнату через открытую дверь. Там пусто — только стальной стол и шланг. На стенах плитка, пол имеет уклон в сторону слива по центру комнаты.
— Душевая? — спрашиваю я.
Ник поднимает свои зеленые глаза вверх, говоря “да”, а потом удерживает мой взгляд, чтобы безмолвно рассказать еще кое-что. Толстые медсестры, у которых попахивает изо рта и чьи пальцы похожи на сосиски, поднимают его и опрокидывают на жесткий стол. Он слушает их глупые разговоры, пока они моют его из шланга, как грязную тарелку. Холодная вода обжигает кожу, затекает в рот, в горло, в легкие.
Ник отворачивается с таким видом, как будто говорит: да, все было так, и это еще цветочки. Дальше по коридору его бывшая комната: четыре кровати, разделенные голубыми ширмами. Везде больничный пластик и холодный кафель. Первые четыре месяца он не мог даже воспользоваться звонком для вызова медсестры, и если у него затекала нога, он лежал и прислушивался к нарастающей боли. В те дни его тело сжалось. Руки скрючились и прижались к телу, как будто в попытке запихать его всего в маленькую черную точку в центре груди.
Он увидел всю серьезность своего положения в глазах других прежде, чем смог осознать ее сам. Они знали, что Ник находится в полном сознании, по крайней мере в теории. Но он все еще не мог ни двигаться, ни тем более говорить, так что было просто списать его со счета как парализованного. Ухаживавший за ним Ричард даже не пробовал воспользоваться “доской для разговоров”. Ричард был тупым жирным парнем, с какими раньше Ник мог разделаться на раз-два. Он мечтал выбросить Ричарда в окно или уничтожить его просто силой мысли, но был унизительно, убивающе беспомощен.
Теперь Ник кивает в сторону панели, идущей по периметру комнаты. Свет. Да, это патроны, из которых Бойд вытащил лампочки, чтобы Ник, у которого не закрываются глаза, мог спать ночью. А когда сотрудники центра вставили новые лампы, Бойд вырвал проводку с корнем.
У Ника и Бойда, похоже, в запасе немало подобных историй. Например, о том, как Бойд однажды привязал Ника к своему мотоциклу и прокатил по лужайкам центра. (Я так и представил кучу разгневанных медсестер, гонящихся за ними.) Или как один раз комок жидкой белковой пищи вылетел из трахеальной трубки Ника и попал на бутерброд, который ел Бойд, и тот притворился, что ничего не заметил, — стал расхваливать необычный вкус. Бойд все переводил в шутку. Мог разделить с Ником его жидкую белковую пищу или наложить себе на лицо электроды для передачи тонуса мышцам и пустить ток.
Бойд взял на вооружение мальчишеские подколки из их детства, чтобы подбодрить Ника. Они выросли на соседних фермах и делали вместе все то, за что обычно ругают детей и подростков. И после инсульта Бойд, в отличие от многих других, не пытался спрятаться от Ника. Можно даже сказать, что тот, кто предложил убить Ника, сделал больше всего для того, чтобы тот жил.
Когда мы идем к выходу, Ник вспоминает кое-что еще.
— Мне понравилось, когда ты отвез меня посмотреть на диких людей, — говорит он по буквам, подмигивая Бойду.
Пару секунд Бойд не может понять, о чем речь. А потом вспоминает: однажды он посадил Ника в кресло-каталку и повез на экскурсию в отделение для помешанных преступников. Перед отделением был двор для прогулок, огороженный высокими кустами. Когда Бойд протащил Ника через дырку в этой изгороди, они увидели странную картину: охрана поливала заключенного из брандспойтов высокого давления, а тот бегал по двору, срывая с себя одежду и крича во всю глотку:
— Вот что я люблю! Вот что я, мать вашу, люблю!
Когда Бойд пытается изобразить того парня, Ник запрокидывает голову и смеется.
История ранних попыток Ника вернуть контроль над своим телом описана в медицинских картах, которые он хранит. Поначалу его программа кардинально отличалась от обычных занятий в тренажерном зале. Не было ни стука гантелей, ни теле
визоров над беговыми дорожками. До бицепсов ему надо было заняться другими мышцами. Диафрагмой, к примеру. После двух месяцев на аппарате искусственного дыхания Ник не то что был ослаблен, он вообще с трудом самостоятельно вдыхал и выдыхал. Ему казалось, что кто-то уронил 100-килограммовую штангу ему на грудь.
Так что первым делом ему пришлось учиться дышать. Поначалу не более двух часов подряд, постоянно следя по приборам за уровнем кислорода в крови. Если уровень падал ниже 70%, ему следовало работать активнее, иначе можно было и задохнуться.
Потом пришло время других мышц. Мышц, о которых мы вообще не вспоминаем. Мышц живота, которые позволяют нам сидеть прямо. Мышц челюсти, которые позволяют нам держать рот закрытым. Мышц шеи, которые поддерживают голову. Мышц языка.
Прошли недели, прежде чем он впервые подумал о том, чтобы попробовать встать. Еще недели, прежде чем он смог передвигаться с ходунками по коридору. Проблема: отключенные от мозга мышцы ног не давали ему поднять ступни, и он скреб пальцами ног по полу, стирая их и оставляя за собой кровавый след.
Постепенно занятия становились все более энергичными. Сознание прокладывало новые связи сквозь поврежденную нервную систему, мышцы начинали восстанавливаться. Это чудо нашего тела — то, что не работает, можно заставить работать силой мысли. После 22 месяцев в больницах Ник набрался сил до такой степени, что доктора согласились выписать его. Он сразу же купил абонемент в тренажерный зал. Там инструктора хотели было научить его главному секрету тренировок: ты всегда можешь вынести чуть больше, чем тебе кажется. Но Ник уже и сам до этого дошел.
Тренажерный зал находится в самом центре Данидина. Во время первого занятия он выжал всего 20 кг, в течение месяца увеличил вес вчетверо. Как артиллерийский полигон, Ник принимал на себя все снаряды, которыми качалка могла поразить его.
Теперь он лежит на скамье, зеленые глаза смотрят вверх, ирокез смялся. Попросив доску, он сообщает своей помощнице Роуан, что собирается попробовать больший вес, если она подвинет его ноги для более удобного упора. Он не может подвинуть их сам — он все еще учится контролировать небольшие группы мышц. (Физически он как ребенок: владеет большими группами мышц, а мелкая моторика пока не далась ему, так что он, например, может широко улыбаться, но не может говорить.) По этой же причине кто-то должен удерживать его ноги, когда он поднимает вес. Упражнение на одну небольшую группу мышц требует удерживания всех остальных. Для этого и ремни на его бедрах, и помощница, придерживающая ноги Ника. И именно поэтому его мечта ходить без посторонней помощи пока остается мечтой.
Роуан устанавливает фиксатор на максимуме веса, но Ник все равно выглядит недовольным.
— Хочешь 99? Хорошо, у меня тут есть три, — говорит Роуан, снимая дополнительный 3-килограммовый блок с соседнего тренажера. — Хочешь еще два с половиной сверху?
Наконец Ник берется за ручку, издает рык и передает все усилие своего 93-килограммового тела железу тренажера, всем его 101,5 кг. Фил Чейни, близкий друг Ника и владелец тренажерного зала, называет это переключателем, подразумевая ментальное усилие, которое позволяет тебе выйти за пределы привычного цивилизованного “я” и привести в действие самые примитивные, первобытные силы. Этакое превращение в человека-волка. Знакомый мне Ник мгновенно исчезает. На виске вздувается вена, питающая блестящий глаз. Груз опускается, потом снова идет вверх. И по его лицу можно было отчетливо прочесть тот момент, когда протестующее “нет” мышц сменилось победным “да”.
Подход завершен, и Ник лежит, отдуваясь. Роуан разжимает его пальцы и разводит руки, которые все еще стремятся прижаться к груди. Глоток воды был бы сейчас кстати, но Ник пока не может глотать жидкости без риска захлебнуться. Роуан поднимает ему майку, снимает колпачок с брюшного катетера и закачивает напрямую в желудок 300 мл шоколадного белкового коктейля. Через некоторое время он готов к дроп-сетам.
— Это будет больно, — сообщает по буквам Ник с ухмылкой пираньи на лице.
И тут я вспоминаю его слова: гнев — это дар. Качалка — это вовсе не место, где можно сделать красивые мышцы или поправить здоровье. Это место, где можно почувствовать силу в чистом виде, где все просто: железо против мышечной ткани. Сила — это емкость, в которую можно заливать свою волю. Слишком часто мы считаем, что наша сила по жизни определена и ограниченна, и вместо того чтобы увеличивать ее, чтобы она соответствовала нашей воле, мы сдерживаем волю, чтобы та соответствовала нашему представлению о собственной силе. Если бы Ник пошел этой дорогой, он бы уже давно был мертв.
В его мечтах о будущем нет никаких кресел-каталок. Он ни разу не позволял себе забыть, кем он был и кем он все еще может стать. Эта картинка потенциального себя и сегодня все время стоит перед его внутренним взором.
И после всего этого рождается вопрос: а что если бы мы все знали так же четко, как знает Ник, что у нас есть возможность стать королями? Что у нас есть право на гораздо большее — надо только иметь смелость пожелать? Кто тогда откажется от короны? Кто из нас будет медлить?
Мы в пяти часах езды к северу от Данидина. Вслед за Ником я забираюсь на борт одномоторной “Сессны”, стоящей на краю заросшей взлетно-посадочной полосы. Даже у Бойда не хватило духа на это предприятие. Это сумасшествие, но вот самолет уже оторвался от земли. На высоте 600 м мы проходим облака, а потом и еще выше, оставляя внизу гору Кука, самую высокую в Новой Зеландии. Я периодически посматриваю на Ника, надеясь увидеть хоть малейший признак сомнения на его лице, но какой там. Мы преодолеваем отметку альтиметра в 4 км, и кто-то надевает Нику кислородную маску.
Он уже давно хотел сделать это. Последняя попытка, предпринятая незадолго до выписки из ISIS, провалилась из-за сильного ветра. Но сегодня погода тихая и безоблачная, прекрасно подходящая для полета к земле со скоростью 370 км/ч.
Наконец мы поднимаемся до 4,5 км, и плексигласовый люк открывается. Надев, как рюкзак, улыбающегося во весь рот здоровенного инструктора по прыжкам с парашютом, Ник ковыляет к двери. Он не оглядывается. Не медлит. Он отталкивается и прыгает.
Он пока не может ходить, но он может летать.
Как я преодолеваю препятствия
Ты можешь добиться чего угодно, если хочешь этого достаточно сильно, а я больше всего на свете хочу быть в прежней форме. И еще я адски боюсь, что у меня вырастет живот, как у всех людей на креслах-каталках. Так что я все свои силы оставляю в тренажерном зале. По сути ничего и не изменилось — до травмы я делал точно так же. А еще я… ТЕКСТ: НИК ЧИСХОЛЬМ, ПРОДИКТОВАНО ПО БУКВАМ ОЛИВЕРУ БРАУДИ
Ищу, от чего бы оттолкнуться
Я не могу нормально передвигаться. Но дайте мне от чего оттолкнуться, и, поверьте, вес сдвинется с места. Так же и в жизни. Трудно двигаться вперед, если ты лежишь на воде в бассейне. Но найди бортик, от которого можно оттолкнуться, пусть для тебя это будет твоя ярость, — и вперед.
Знаю свои возможности и делаю больше
Врачи сказали, что меня всегда будут кормить через трубку. Они ошиблись. Я потратил полтора года, чтобы снова научиться глотать. Мой язык не всегда слушается меня, так что мне пришлось разработать собственную технику. Но если бы я послушал врачей, то до сих пор получал бы жижу только по трубке. Врачи обобщают, как и все, кто отвечает отказом. Это их работа. Моя работа — доказать, что иногда они ошибаются.
Выкладываюсь на 110%
Усталость и боль останавливают многих в качалке. Особенно на последних подходах. А я в этот момент щелкаю своим внутренним переключателем и направляю все, что у меня осталось, на этот подход. Да, это агония. Но, когда получится, ты почувствуешь себя охренительным королем. А в следующий раз захочешь сделать еще больше. Это работает и на регбийном поле, и в целом по жизни: нацелься на боль и жми прямо сквозь нее.
Дорожу друзьями
Парни отвезли меня на избирательный участок, чтобы я проголосовал, — все мы были голые, конечно, вот прикол. Вот это я понимаю. Так много мужиков хотят все делать сами или слишком горды, чтобы принять помощь близких друзей или родственников. Но не знаю, был бы я жив, если бы не мои друзья. Уж точно я бы не смеялся так много.
Ценю маленькие радости
Чего мне больше всего не хватает? Зевнуть бы и потянуться в то же время. Цените эту способность, джентльмены. Это дар.
Текст: Оливер Брауди, фото: Тим Холланд
Бойд Кларк редко бывал серьезным, но в тот день он оставил все свои шутки за дверью. Пододвинув стул к кровати Ника, он сел и предложил сделать то, что может сделать лишь настоящий друг. Он предложил убить его.
Еще несколько недель назад Ник Чисхольм был энергичным 27-летним парнем, мощным игроком в регби, ходил в качалку три раза в неделю, а по выходным покорял горы на своем байке. Теперь же он лежал на больничной койке — сгусток сознания в теле, которое он не мог больше контролировать. И все же Ник знал, что это тело его, потому что оно не прекращало взывать к нему. Не унимающийся спазм икры был как открытая рана, а желание почесаться казалось копошением тараканов прямо под кожей. Он хотел кричать, но даже голосовые связки не слушались его. Единственное, что осталось, — это наполнивший его ужас.
Врачи называют такое состояние по-разному: псевдокома, бодрствующая кома, синдром окружения. Наиболее выразительно это звучит по-английски — locked-in syndrome, “синдром запертого внутри”. Или просто ад. Чаще всего подобное случается в результате инсульта, когда перемычка нервных волокон, соединяющая головной мозг с телом, оказывается полностью блокированной. Первое время доктора даже не знали, в сознании ли Ник. Он слышал, как кто-то из них сказал:
— На восстановление нет шансов. Будет лучше, если он умрет.
Возможно, они были правы. В некотором смысле он уже был мертв, осталось лишь осиротевшее сознание. Погасить эту искру было бы актом милосердия.
— Если бы я был на твоем месте, знаю, ты предложил бы мне то же самое, — прошептал Бойд, чтобы не услышали медсестры. Ему ужасно хотелось отвести взгляд от лица Ника, но так он пропустил бы его ответ. Глаза вверх — это “да”, вниз — “нет”. Это был единственный способ общения, доступный Нику. Шли секунды, Ник не отвечал. Вверх — “да”, вниз — “нет”. Вверх — “да”, вниз — “нет”.
Что такое “синдром запертого внутри”?
Пациент с “синдромом запертого внутри” не может ни говорить, ни шевелиться, единственное доступное ему движение — вверх-вниз глазами. При этом он находится в полном сознании, слышит, видит и понимает все, что происходит вокруг. Наверное, так чувствует себя похороненный заживо, только вот вместо гроба — собственное тело. Хуже всего, когда врачи просто не видят еле заметных признаков сознания неделями, месяцами, а то и годами, считая, что человек находится в вегетативном состоянии.
“Первыми эти осознанные движения обычно замечают близкие родственники, — говорит Грант Жиллетт, нейрохирург, диагностировавший Ника Чисхольма. — К сожалению, медики часто считают, что родственники излишне эмоциональны и что им кажется то, чего нет на самом деле”.
“Синдром запертого внутри” был впервые описан в 1966 году как квадриплегия (паралич всех четырех конечностей) с сознанием. Чаще всего он становится следствием инсульта или травмы, нарушившей соединение между мозгом и телом. Вот вкратце что произошло с Чисхольмом и как он боролся с этим: 29 июля 2000 года во время игры в регби Чисхольм, резко скрутив шею и спину, повреждает стенку правой позвоночной артерии, которая идет к стволу головного мозга. Крошечный разрыв приводит к нарушению кровотока, и на месте травмы постепенно образуется тромб, блокирующий приток крови к мозгу. В первый момент Чисхольм чувствует головокружение, уходит с поля, падает — и его отправляют в больницу.
Три дня спустя Чисхольм, который вроде бы пришел в норму, готовится к выписке, но еще один образовавшийся тромб отрывается и закупоривает артерию в районе варолиева моста — это часть мозгового ствола, который связан с двигательными функциями человека. А это уже обширный инсульт. Врачи вводят Ника в состояние искусственной комы, чтобы стабилизировать его состояние.
Моторные пути, соединяющие его мозг с мышцами, практически полностью выведены из строя. Однако сенсорные пути в стволе его мозга остаются в полном порядке. Это означает, что, когда три дня спустя Чисхольма вывели из искусственной комы, он мог чувствовать все — от боли до щекотки, но не мог пошевелить и пальцем.
Врачи считают, что мозг Чисхольма погиб. Он слышит, как они спрашивают его мать, не хочет ли она отключить его от аппаратов жизнеобеспечения (он даже дышать не может самостоятельно). Она отказывается. Она еще не готова проститься с надеждой.
Несколько дней спустя доктор Жиллетт замечает слабый признак сознания: глаза Чисхольма кажутся ему полными внимания. Он просит Ника ответить на серию вопросов, двигая зрачками. Тот отвечает, хотя и практически незаметно. Двигать глазами он может потому, что моторные пути к ним не проходят через поврежденный ствол мозга и позвоночник.
Спустя шесть недель после травмы Чисхольма переводят в реабилитационный центр, где он начинает выяснять, какие мышцы выведены из строя не полностью, чтобы попытаться вернуть над ними контроль. Это требует неимоверных усилий. Представь, что тебе надо научиться двигать мизинцем, управляя определенными мышцами в руке, а ты даже не представляешь, какими именно. Прежде всего ему удается пошевелить большим пальцем на ноге, потом — указательным на правой руке. К 4 ноября, через три месяца после травмы, он вновь может дышать самостоятельно.
Сегодня, спустя 10 лет после травмы, Чисхольм может двигать руками и бедрами, у него есть частичный контроль над кистями и голенями. Он также научился широко улыбаться, чем не преминули воспользоваться его близкие друзья: они постоянно смешат его.
Доктор Жиллетт считает, что Чисхольм восстановил большую часть из того, что он вообще мог восстановить, и дальнейший прогресс вряд ли возможен. Но быстро добавляет: “Большинство людей с “синдромом запертого внутри” просто смиряются со своим положением. Но это совсем не в духе Ника. Так что кто знает, на что он способен”.
Вот так все и началось — глаза двинулись вниз. За этим последовал изнурительнейший процесс восстановления из всех, что доводилось пережить человеку. И так началась история мужчины, восставшего из небытия вопреки всем медицинским показаниям и плевавшего на все разумные представления о человеческих возможностях.
Я пролетел полмира, чтобы узнать секрет его выдержки. Психотерапевт Ника сказал, что меня ждет нечто необычное: человек, который последние 10 лет был буквально заперт в своем теле, мыслит не так, как все остальные. И Ника действительно нельзя назвать нормальным по всем показателям. Психотерапевт назвал его любителем острых ощущений — таким типом, который привык регулярно держать удар.
Когда я наконец пришел в дом к Нику, в Данидине, на юге Новой Зеландии, то застал его думающим о чем-то своем перед парой серебристых рыб-барбусов, патрулирующих глубины 500-литрового аквариума. Глаза у Ника большие и зеленые, лицо худое, заостренное. На голове — ирокез и что-то еще выбрито с боков. Встретившись с ним взглядом, я как будто ощутил ожог от энергии, бурлящей внутри него.
Последствия его длительного бессилия становятся очевидными почти сразу. Прежде всего Ник не может говорить. Не может кричать, пожимать плечами, кашлять, плеваться, зевать и подмигивать. Все эти бесконечные жесты, которые делают наше существование сносным, ему недоступны. Он не может поморщить нос, потереть подбородок, включить свет. Когда Ник просыпается, он не может потянуться, когда он ложится спать, ему приходится мириться с тем, что веки не смыкаются.
Для общения он использует “доску” — лист прозрачного пластика, на котором выложен алфавит. Когда ее держат перед ним, он глазами указывает на отдельные буквы, формируя слова и предложения — скупые, как телеграммы. Чаще всего такой диалог не стоит затраченных усилий. К тому же рядом должен быть кто-то, готовый так “разговаривать”.
У нас у всех были в жизни ситуации, когда мы чувствовали себя беспомощными, — это могла быть какая-нибудь ерунда вроде ушедшего из-под носа автобуса или такая беда, как смертельная болезнь близкого человека. В такие моменты ощущаешь разочарование во всем и заходишься от ярости и ненависти к безжалостным силам, подчинившим твою волю. Для Ника бессилие — норма жизни.
И все-таки он не относится к своему телу как к врагу. Напротив, он хорошо ест, а его индекс массы сопоставим с показателями олимпийских чемпионов. Для большинства из нас поход в качалку — это просто пункт, трижды отмеченный в расписании на неделю и выполняющийся, возможно, лишь один раз. Ник же использует любую возможность оказаться в спортзале, физически он очень силен. Может, он и не способен почесать подбородок, но привяжите к его спине автомобиль среднего размера, и он, наверное, поднимет его.
Зачем он это делает? Как? Объяснить этот парадокс мне не представлялось возможным, тем более с помощью дощечки Ника. Я все думал, как с этим быть, когда мой взгляд зацепился за картину с изображением пираньи на стене в гостиной Ника. Эта история, по его словам, началась в 1997 году, когда он впервые посетил собрание анонимных алкоголиков. Ведущий группы попросил каждого найти ту высшую силу, которая помогла бы им справится с проблемой, и большинство пьянчуг посмотрели куда-то вверх. Ник же, напротив, опустил глаза и увидел на своей майке изображение озлобленной пираньи. Сойдет, подумал он тогда. Что-то в зубастом оскале хищной рыбы лаконично отражало два качества, которые он ценил превыше всего: стойкость и агрессивность. С тех пор во рту у него не было ни капли спиртного, а так называемая высшая сила все еще с ним.
“Ага, — подумал я, когда он закончил свой рассказ по буквам, — это кое-что объясняет”. Но Ник как-то странно посмотрел на меня и снова попросил доску.
“Г-н-е…”
В конце концов буквы сложились в слова. Ник смотрел на меня с огоньком в зеленых глазах. Понял ли я?
“Гнев — это дар”.
Был июль 2000-го, субботнее утро в Данидине. “Демоны” обыгрывали “Пиратов” во второй половине матча. Ник всегда питал особую страсть к регби: в каком еще виде спорта парень ростом 175 см и весом 90 кг мог бы завалить парня на 40 кг тяжелее?
Он отобрал мяч у хукера, бросил крайнему нападающему и почувствовал головокружение. Шатаясь ушел с поля и был доставлен в больницу. Врачи наблюдали его три дня, предполагая, что у него очередное сотрясение мозга — распространенная среди регбистов травма. Но что-то было не так. Утром одного из этих трех дней Ник брился и вдруг обнаружил, что не может дотянуться бритвой до лица. И даже после этого никто не догадался, что происходит. У него случилось несколько инсультов подряд, вызванных, возможно, тромбом в позвоночной артерии, которая порвалась, когда он резко развернулся, чтобы отдать пас крайнему нападающему. Следующий инсульт ударил по стволу его мозга, как топор. Его срочно перевели в реанимацию, но было поздно.
Все последующее слилось для Ника в один сплошной кошмар. Он слышал, как шепчутся врачи, как всхлипывают близкие, как Бойд бьется головой о стену. Ник не мог ни видеть, ни думать ясно, но он мог чувствовать. Лишившись контроля со стороны мозга, его мышцы зашлись в агонии. Когда сломался его внутренний регулятор температуры, его окунали в ванну со льдом и обдували вентиляторами. Когда отказали легкие, ему сделали дырку в трахее и подключили к аппаратам жизнеобеспечения. Во время одной из операций действие анестезии закончилось раньше, чем хирурги прекратили резать, но Ник не мог им этого сообщить. Это был лишь один из первых преподанных ему уроков страдания. Потом началась постоянная учеба.
Нейрохирурга Гранта Жиллетта вызвали, когда Ник был доставлен в реанимацию. К счастью, в практике доктора Жиллетта уже были случаи “синдрома запертого внутри”, так что он знал: нужно искать еле заметные движения в области глаз, которые могли остаться без внимания. Иначе они так и останутся незамеченными — в течение месяцев, а то и лет.
Многие в больнице говорили, что восстановление невозможно. Ничто не смертно так, как клетки мозга. В любом другом месте организм будет реанимировать травмированные ткани медленно, но верно. Только не в мозгу.
— Есть мнение, что это наша расплата за обладание такой высокоорганизованной нервной системой, — говорит доктор Жиллетт.
И все же он знал по опыту, что возможности восстановления человеческого организма поистине безграничны, особенно когда сам человек психологически настроен на выздоровление.
— Хотя ученые и согласны, что ограничения в восстановлении клеток мозга существуют, — говорит он, — у них нет единого мнения о том, в чем именно выражаются эти ограничения и сколько из них можно обойти. Кто знает, на что способен Ник? Большинство людей в таком положении сталкиваются с главной преградой: смирением, которое убеждает их принять свою участь. Только это не про Ника.
Ник знал, что на определенном этапе победа становится возможной только тогда, когда перестаешь верить людям. Другими словами: если никто не считает тебя сумасшедшим, значит, то, что ты делаешь, недостаточно радикально и награда тоже будет незначительной. Настоящий прогресс происходит лишь в тех областях, где возможные результаты оспариваются. Ты можешь не согласиться, но даже в современном мире, пресыщенном информацией обо всем и экспертами на все случаи жизни, таких областей полно. И пока они существуют, есть вероятность исключительной награды за усилия.
Борьба началась в реабилитационном центре ISIS недалеко от Данидина. Именно там Ник осознал, что предыдущие шесть недель не были сном. Центр находится в приземистом одноэтажном здании, в одном комплексе с психиатрической лечебницей, где есть особо охраняемое отделение для преступников. Вокруг — одни парковки. Внутри центра — выстеленные толстым ковролином полы и тусклая атмосфера профессиональной этики по отношению к бесполезности существования его обитателей.
Медсестра впускает нас через дверь с кодовым замком. Ник едет впереди на своем инвалидном кресле, за ним идет Бойд, взявший отгул. Повернув за угол, Ник останавливается перед открытой дверью. Он смотрит на меня, а потом снова в комнату через открытую дверь. Там пусто — только стальной стол и шланг. На стенах плитка, пол имеет уклон в сторону слива по центру комнаты.
— Душевая? — спрашиваю я.
Ник поднимает свои зеленые глаза вверх, говоря “да”, а потом удерживает мой взгляд, чтобы безмолвно рассказать еще кое-что. Толстые медсестры, у которых попахивает изо рта и чьи пальцы похожи на сосиски, поднимают его и опрокидывают на жесткий стол. Он слушает их глупые разговоры, пока они моют его из шланга, как грязную тарелку. Холодная вода обжигает кожу, затекает в рот, в горло, в легкие.
Ник отворачивается с таким видом, как будто говорит: да, все было так, и это еще цветочки. Дальше по коридору его бывшая комната: четыре кровати, разделенные голубыми ширмами. Везде больничный пластик и холодный кафель. Первые четыре месяца он не мог даже воспользоваться звонком для вызова медсестры, и если у него затекала нога, он лежал и прислушивался к нарастающей боли. В те дни его тело сжалось. Руки скрючились и прижались к телу, как будто в попытке запихать его всего в маленькую черную точку в центре груди.
Он увидел всю серьезность своего положения в глазах других прежде, чем смог осознать ее сам. Они знали, что Ник находится в полном сознании, по крайней мере в теории. Но он все еще не мог ни двигаться, ни тем более говорить, так что было просто списать его со счета как парализованного. Ухаживавший за ним Ричард даже не пробовал воспользоваться “доской для разговоров”. Ричард был тупым жирным парнем, с какими раньше Ник мог разделаться на раз-два. Он мечтал выбросить Ричарда в окно или уничтожить его просто силой мысли, но был унизительно, убивающе беспомощен.
Теперь Ник кивает в сторону панели, идущей по периметру комнаты. Свет. Да, это патроны, из которых Бойд вытащил лампочки, чтобы Ник, у которого не закрываются глаза, мог спать ночью. А когда сотрудники центра вставили новые лампы, Бойд вырвал проводку с корнем.
У Ника и Бойда, похоже, в запасе немало подобных историй. Например, о том, как Бойд однажды привязал Ника к своему мотоциклу и прокатил по лужайкам центра. (Я так и представил кучу разгневанных медсестер, гонящихся за ними.) Или как один раз комок жидкой белковой пищи вылетел из трахеальной трубки Ника и попал на бутерброд, который ел Бойд, и тот притворился, что ничего не заметил, — стал расхваливать необычный вкус. Бойд все переводил в шутку. Мог разделить с Ником его жидкую белковую пищу или наложить себе на лицо электроды для передачи тонуса мышцам и пустить ток.
Бойд взял на вооружение мальчишеские подколки из их детства, чтобы подбодрить Ника. Они выросли на соседних фермах и делали вместе все то, за что обычно ругают детей и подростков. И после инсульта Бойд, в отличие от многих других, не пытался спрятаться от Ника. Можно даже сказать, что тот, кто предложил убить Ника, сделал больше всего для того, чтобы тот жил.
Когда мы идем к выходу, Ник вспоминает кое-что еще.
— Мне понравилось, когда ты отвез меня посмотреть на диких людей, — говорит он по буквам, подмигивая Бойду.
Пару секунд Бойд не может понять, о чем речь. А потом вспоминает: однажды он посадил Ника в кресло-каталку и повез на экскурсию в отделение для помешанных преступников. Перед отделением был двор для прогулок, огороженный высокими кустами. Когда Бойд протащил Ника через дырку в этой изгороди, они увидели странную картину: охрана поливала заключенного из брандспойтов высокого давления, а тот бегал по двору, срывая с себя одежду и крича во всю глотку:
— Вот что я люблю! Вот что я, мать вашу, люблю!
Когда Бойд пытается изобразить того парня, Ник запрокидывает голову и смеется.
История ранних попыток Ника вернуть контроль над своим телом описана в медицинских картах, которые он хранит. Поначалу его программа кардинально отличалась от обычных занятий в тренажерном зале. Не было ни стука гантелей, ни теле
визоров над беговыми дорожками. До бицепсов ему надо было заняться другими мышцами. Диафрагмой, к примеру. После двух месяцев на аппарате искусственного дыхания Ник не то что был ослаблен, он вообще с трудом самостоятельно вдыхал и выдыхал. Ему казалось, что кто-то уронил 100-килограммовую штангу ему на грудь.
Так что первым делом ему пришлось учиться дышать. Поначалу не более двух часов подряд, постоянно следя по приборам за уровнем кислорода в крови. Если уровень падал ниже 70%, ему следовало работать активнее, иначе можно было и задохнуться.
Потом пришло время других мышц. Мышц, о которых мы вообще не вспоминаем. Мышц живота, которые позволяют нам сидеть прямо. Мышц челюсти, которые позволяют нам держать рот закрытым. Мышц шеи, которые поддерживают голову. Мышц языка.
Прошли недели, прежде чем он впервые подумал о том, чтобы попробовать встать. Еще недели, прежде чем он смог передвигаться с ходунками по коридору. Проблема: отключенные от мозга мышцы ног не давали ему поднять ступни, и он скреб пальцами ног по полу, стирая их и оставляя за собой кровавый след.
Постепенно занятия становились все более энергичными. Сознание прокладывало новые связи сквозь поврежденную нервную систему, мышцы начинали восстанавливаться. Это чудо нашего тела — то, что не работает, можно заставить работать силой мысли. После 22 месяцев в больницах Ник набрался сил до такой степени, что доктора согласились выписать его. Он сразу же купил абонемент в тренажерный зал. Там инструктора хотели было научить его главному секрету тренировок: ты всегда можешь вынести чуть больше, чем тебе кажется. Но Ник уже и сам до этого дошел.
Тренажерный зал находится в самом центре Данидина. Во время первого занятия он выжал всего 20 кг, в течение месяца увеличил вес вчетверо. Как артиллерийский полигон, Ник принимал на себя все снаряды, которыми качалка могла поразить его.
Теперь он лежит на скамье, зеленые глаза смотрят вверх, ирокез смялся. Попросив доску, он сообщает своей помощнице Роуан, что собирается попробовать больший вес, если она подвинет его ноги для более удобного упора. Он не может подвинуть их сам — он все еще учится контролировать небольшие группы мышц. (Физически он как ребенок: владеет большими группами мышц, а мелкая моторика пока не далась ему, так что он, например, может широко улыбаться, но не может говорить.) По этой же причине кто-то должен удерживать его ноги, когда он поднимает вес. Упражнение на одну небольшую группу мышц требует удерживания всех остальных. Для этого и ремни на его бедрах, и помощница, придерживающая ноги Ника. И именно поэтому его мечта ходить без посторонней помощи пока остается мечтой.
Роуан устанавливает фиксатор на максимуме веса, но Ник все равно выглядит недовольным.
— Хочешь 99? Хорошо, у меня тут есть три, — говорит Роуан, снимая дополнительный 3-килограммовый блок с соседнего тренажера. — Хочешь еще два с половиной сверху?
Наконец Ник берется за ручку, издает рык и передает все усилие своего 93-килограммового тела железу тренажера, всем его 101,5 кг. Фил Чейни, близкий друг Ника и владелец тренажерного зала, называет это переключателем, подразумевая ментальное усилие, которое позволяет тебе выйти за пределы привычного цивилизованного “я” и привести в действие самые примитивные, первобытные силы. Этакое превращение в человека-волка. Знакомый мне Ник мгновенно исчезает. На виске вздувается вена, питающая блестящий глаз. Груз опускается, потом снова идет вверх. И по его лицу можно было отчетливо прочесть тот момент, когда протестующее “нет” мышц сменилось победным “да”.
Подход завершен, и Ник лежит, отдуваясь. Роуан разжимает его пальцы и разводит руки, которые все еще стремятся прижаться к груди. Глоток воды был бы сейчас кстати, но Ник пока не может глотать жидкости без риска захлебнуться. Роуан поднимает ему майку, снимает колпачок с брюшного катетера и закачивает напрямую в желудок 300 мл шоколадного белкового коктейля. Через некоторое время он готов к дроп-сетам.
— Это будет больно, — сообщает по буквам Ник с ухмылкой пираньи на лице.
И тут я вспоминаю его слова: гнев — это дар. Качалка — это вовсе не место, где можно сделать красивые мышцы или поправить здоровье. Это место, где можно почувствовать силу в чистом виде, где все просто: железо против мышечной ткани. Сила — это емкость, в которую можно заливать свою волю. Слишком часто мы считаем, что наша сила по жизни определена и ограниченна, и вместо того чтобы увеличивать ее, чтобы она соответствовала нашей воле, мы сдерживаем волю, чтобы та соответствовала нашему представлению о собственной силе. Если бы Ник пошел этой дорогой, он бы уже давно был мертв.
В его мечтах о будущем нет никаких кресел-каталок. Он ни разу не позволял себе забыть, кем он был и кем он все еще может стать. Эта картинка потенциального себя и сегодня все время стоит перед его внутренним взором.
И после всего этого рождается вопрос: а что если бы мы все знали так же четко, как знает Ник, что у нас есть возможность стать королями? Что у нас есть право на гораздо большее — надо только иметь смелость пожелать? Кто тогда откажется от короны? Кто из нас будет медлить?
Мы в пяти часах езды к северу от Данидина. Вслед за Ником я забираюсь на борт одномоторной “Сессны”, стоящей на краю заросшей взлетно-посадочной полосы. Даже у Бойда не хватило духа на это предприятие. Это сумасшествие, но вот самолет уже оторвался от земли. На высоте 600 м мы проходим облака, а потом и еще выше, оставляя внизу гору Кука, самую высокую в Новой Зеландии. Я периодически посматриваю на Ника, надеясь увидеть хоть малейший признак сомнения на его лице, но какой там. Мы преодолеваем отметку альтиметра в 4 км, и кто-то надевает Нику кислородную маску.
Он уже давно хотел сделать это. Последняя попытка, предпринятая незадолго до выписки из ISIS, провалилась из-за сильного ветра. Но сегодня погода тихая и безоблачная, прекрасно подходящая для полета к земле со скоростью 370 км/ч.
Наконец мы поднимаемся до 4,5 км, и плексигласовый люк открывается. Надев, как рюкзак, улыбающегося во весь рот здоровенного инструктора по прыжкам с парашютом, Ник ковыляет к двери. Он не оглядывается. Не медлит. Он отталкивается и прыгает.
Он пока не может ходить, но он может летать.
Как я преодолеваю препятствия
Ты можешь добиться чего угодно, если хочешь этого достаточно сильно, а я больше всего на свете хочу быть в прежней форме. И еще я адски боюсь, что у меня вырастет живот, как у всех людей на креслах-каталках. Так что я все свои силы оставляю в тренажерном зале. По сути ничего и не изменилось — до травмы я делал точно так же. А еще я… ТЕКСТ: НИК ЧИСХОЛЬМ, ПРОДИКТОВАНО ПО БУКВАМ ОЛИВЕРУ БРАУДИ
Ищу, от чего бы оттолкнуться
Я не могу нормально передвигаться. Но дайте мне от чего оттолкнуться, и, поверьте, вес сдвинется с места. Так же и в жизни. Трудно двигаться вперед, если ты лежишь на воде в бассейне. Но найди бортик, от которого можно оттолкнуться, пусть для тебя это будет твоя ярость, — и вперед.
Знаю свои возможности и делаю больше
Врачи сказали, что меня всегда будут кормить через трубку. Они ошиблись. Я потратил полтора года, чтобы снова научиться глотать. Мой язык не всегда слушается меня, так что мне пришлось разработать собственную технику. Но если бы я послушал врачей, то до сих пор получал бы жижу только по трубке. Врачи обобщают, как и все, кто отвечает отказом. Это их работа. Моя работа — доказать, что иногда они ошибаются.
Выкладываюсь на 110%
Усталость и боль останавливают многих в качалке. Особенно на последних подходах. А я в этот момент щелкаю своим внутренним переключателем и направляю все, что у меня осталось, на этот подход. Да, это агония. Но, когда получится, ты почувствуешь себя охренительным королем. А в следующий раз захочешь сделать еще больше. Это работает и на регбийном поле, и в целом по жизни: нацелься на боль и жми прямо сквозь нее.
Дорожу друзьями
Парни отвезли меня на избирательный участок, чтобы я проголосовал, — все мы были голые, конечно, вот прикол. Вот это я понимаю. Так много мужиков хотят все делать сами или слишком горды, чтобы принять помощь близких друзей или родственников. Но не знаю, был бы я жив, если бы не мои друзья. Уж точно я бы не смеялся так много.
Ценю маленькие радости
Чего мне больше всего не хватает? Зевнуть бы и потянуться в то же время. Цените эту способность, джентльмены. Это дар.
Текст: Оливер Брауди, фото: Тим Холланд
