Сумрачный тевтонский мясовоз, похож на "Кентавра".

При перевороте ничего не меняется, т.к. плоскость галактики, выделенная красным цветом, расположена к наблюдателю, что указывает на направление движения и очевидный косяк.

Похоже они только заспавнились и готовы устроить "кровь, кишки, распидорасило".

А то, что кираса не сидит на бедре ни смущает? (знатно увеличивая нагрузку на плечи и следовательно хребет)

Так и гобой можно стать.

А разве они не перманентно ёбну не в себе?

Если бы он жил на Терре, взрослея под родным солнцем человечества, в тот день Ангрону исполнилось бы десять лет. Всё ещё ребёнок, но он по размерам уже может сравниться с самыми крупными гладиаторами, которые сражаются и умирают на горячем песке, и намного сильнее любого из них.
Ангрон с самого начала стоит особняком от остальных. После получения имени и победы в Дьявольских слезах толпа вздыхает от шока, когда видит, что бывший мальчик становится всё больше и больше с каждым боем. Он быстрее остальных гладиаторов, его ум способен предвидеть каждое действие, которое могут предпринять его противники, и он мастерски владеет любым оружием, подержав его в руках считанные мгновения.
Поначалу убийства доставляют ему боль. В первый раз он чувствовал себя по-другому, в ледяном снегу, борясь за свою жизнь.Убийство тогда имело цель. Это чувствовалось справедливым. Здесь, на красных песках, нет никакого смысла в кровопролитии. Это не приносит никаких изменений, никаких решений, только бойня ради бойни. Ангрон и его товарищи-гладиаторы истекают кровью и умирают в агонии, чтобы утолить жажду толпы, жажду, которая никогда не будет утолена.
Со временем мальчику становится легче убивать. Не имея никакой иной цели, кроме как быть рабом, Ангрон воспринимает взгляды других воинов как свои собственные и находит способы придать смысл своей жизни как гладиатора. Он меняет своё восприятие, слыша от толпы не издевательство, а лесть, даже поклонение его силе, и поэтому он перестаёт ненавидеть их. Лишь глаза личинок заслуживают его ненависти.
Битва становится ритуальным танцем, почти религиозным опытом, где во всём царит уважение, и борьба за пролитие крови друг друга создает узы сильнее, чем любые другие. Он выкладывается в бою по полной, потому что сделать меньше, значит обесчестить соперника. В смертельных поединках, акт убийства чемпиона после жестокой, длительной битвы, провожая его в забвение после достойного боя, в этом есть честь. Ангрон старается дать достойную смерть, прежде чем отправляется в пещеры в цепях.
И в тайном, позорном месте в глубине его сознания, Ангрон завидует мёртвым. Им больше нечего отдать. Высокие всадники, глаза личинок, горячий песок - они покончили со всем этим.
Хотя смертельные битвы проводятся не постоянно. Несмотря на всю свою жестокость, высокие наездники достаточно хорошо знают, что им необходимо сохранить запас гладиаторов, чтобы обеспечить достаточное количество соревнований для развлечения населения. В то время как праздники и священные даты наполняют арену рабской кровью на протяжении многих дней, большинство соревнований заканчиваются капитуляцией одной из сторон, и воины возвращаются в свои пещеры, чтобы обмениваться поворотами в своих триумфальных веревках с теми, кто их побил.
У самого Ангрона верёвка красная, так как никто из других гладиаторов не приблизился к победе над ним в битве. И хотя он даёт чёрные повороты своим братьям и сестрам, он делает это с честью, а не превосходством. Благодаря этому они формируют узы товарищества, которые связывают их в семью.

Чувства Тетиса фокусируются. Ворчание и стук молотов наполняют его уши. Вонь кузнечного огня, грязи, крови и немытых тел. Он смотрит вниз и видит в руках потрёпанный железный шлем, металл изогнулся после того, как его несколько раз грубо ударили, пытаясь вернуть ему форму.
Нет.
Руки были не Тетиса. Это были руки Ангрона.
-Ой,-раздался голос. Ангрон поднимает глаза и видит иссечённую шрамами грудь раба-гладиатора. Мужчина протягивает руку и берёт шлем.-Старик Канеглас носил этот горшок последним.
Гладиатор скребёт пальцами по внутренней поверхности шлема, сверкнув уродливой щербатой улыбкой, он отрывает от неё клочок волос и скальпа.
-Он умер. Не хорошо. Не быстро. Молись, чтобы его тень исчезла, чтобы ты избежал той же участи.
Ангрон ловит шлем, когда гладиатор уходит, посмеиваясь, доедать то, что оставил мертвец.
Бронированные шагающие машины лязгали вокруг рабов-бойцов, молнии танцевали на наконечниках их электрошокеров. Их выпустили из пещер вверх по туннелю в тёмную прихожую с другим туннелем, который вёл в другую сторону. Здесь пусто, кроме широкого деревянного стола и нескольких стеллажей с дряхлым оружием и доспехами. Самые умные и опытные гладиаторы спешат заполучить самое ценное оружия, схватив топоры и трезубцы, шипя друг на друга, когда они надевают кольчугу и чешуйчатые доспехи на свои тела.
Ангрон не покидал пещер с Дьявольских слёз. Он ничего не знает об этих воинах в цепях и их обычаях. К тому времени, как он добирается до стола, все полезное оружие уже разобрано, и у Ангрона остаётся только шлем. Он смотрит внутрь, всё ещё чувствуя запах крови прошлого владельца, и натягивает его на голову. Машины начинают говорить, пронзительно крича на языке хозяев, который Ангрон медленно начинает понимать. Многие слова остаются загадкой, но он слышит "горячая пыль", прежде чем машины встают стеной позади гладиаторов и ведут их вперёд в туннель, угрожая потрескивающими электрошокерами.
В конце туннеля есть дверь, которая в три раза выше самого большого из гладиаторов. Своим оружием машины гонят их к двери, Ангрон находится в центре толпы. Чем дальше они идут по проходу, тем больше становятся вибрации, исходящие от земли и стен. Приглушённые звуки достигают их ушей. Они звучат почти как барабаны. Барабаны и крики.
Пыль и песок сыпятся из трещин в потолке. Гладиаторы начинают реветь, стучать кулаками в грудь и сталкиваться головами со стальным лязгом. Ангрон щурится через искривлённый т-образный щиток своего шлема, когда огромные двери открываются, пропуская свет и звук.
-Умри достойно, - говорит щербатый гладиатор, оглядываясь на Ангрона со своей уродливой улыбкой.
Их гонят вперёд к свету, и Ангрон снова выходит на арену, ту же, где он пережил Дьявольские слёзы. Пирамида исчезла, и все следы обжигающей воды вместе с ней. Всё, что простирается перед ним, это чаша с обожженной на солнце землей, потрескавшаяся и покрытая наносами песчаной пыли.
Их окружают тысячи и тысячи людей, больше, чем пришло посмотреть на то, как рабы погибают, взбираясь на пирамиду. Их голоса звучат так громко, что они поднимают завесу жгучей пыли над полом арены. Ангрон чувствует безудержный пыл толпы, монументальную жажду крови.
Человек рядом с Ангроном умирает до того, как его глаза привыкают к свету. Горячая кровь брызжет ему в лицо, почти ослепляя его, когда он отскакивает от падающего трупа. Самые сильные из гладиаторов объединяются в группы, изолируя и уничтожая слабых и плохо вооруженных рабов, которые стоят с ними в горячей пыли.
Ближайший к Ангрону боец с рёвом замахивается на него топором. Но удар медленный, невероятно медленный, и Ангрону удаётся уйти от него, как и от трёх последовавших за этим ударов. Он видит, как усталость разливается по рукам человека, пот выступает на его теле, превращая пыль, покрывающую его, в меловую плёнку. Он снова уходит в сторону, ожидая, что гладиатор перенапряжётся, и позволяет инстинктам взять верх.
Ангрон бьёт, резкий удар в сердце человека. Кости сгибаются под его кулаками перед тем, как сломаться с приглушённым треском. Воздух выходит из лёгких человека, последний вздох, который он когда-либо сделает. Удар Ангрона сминает грудь гладиатора, и когда он опускает кулак, боец падает, дёргая конечностями. Ангрон вырывает топор из мёртвой хватки, поворачиваясь вовремя, чтобы заблокировать нисходящий удар шипованной булавы.
Он почти не слышит толпу, когда дерётся. Это отдаленный рёв, словно океан, обрушивающийся на берег, и он чувствует её как жар на спине. Жар разгорается каждый раз, когда его топор отнимает жизнь.
Тетис чувствует, как кровь покрывает его грудь и руки, как густая струйка капает с подбородка.Он испытывает ощущения ребёнка, как если бы они были его собственными, от резкого удара, когда топор врезается в череп, до глубокого скверного ощущения в груди от боли каждого убитого врага. Последний из гладиаторов падает на землю. Лишённый оружия он изрыгает проклятия, пытаясь уползти по горячей пыли. Ангрон стоит над ним, чувствуя отчаяние и страх, исходящие от иссечённого шрамами ветерана бесчисленных смертельных битв. Это щербатый воин из оружейной. Это заставляет Ангрона мгновение колеблется, и он не видит нож, пока тот не погружается в его живот по самую рукоять.
Ангрон чувствует холод лезвия. Перед следующим ударом сердца следует боль, а за ней гнев. Удар повергает гладиатора на землю, и Ангрон вытаскивает нож и выбрасывает его. Бесформенный вой толпы становится однородным, называя его по имени.
-АНГРОН! АНГРОН! АНГРОН!
Оружие ничего не весит в руках Ангрона, словно всегда было там. Колебания исчезли. Кровь стучит в ушах, и он размахивается топором.
Видение колеблется. Чернота поднимается от земли, поглощая Тетиса волной дезориентации. Он чувствует как растворяется, его хрупкое представление о себе сходит на нет по крупицам, превращаясь в ничто, прежде чем всё появляется вновь.
Арена исчезла. Тетис чувствует прохладный воздух на коже, которая ему не принадлежит, и слышит мягкий стук капель воды. Света практически нет, но через глаза отца он может ясно видеть своё окружение.
Мужчины и женщины сгрудились вместе на полу пещеры, в изодранной одежде и наручниках рабов. Он слышит тихие голоса, и крики людей во сне. Пожилой мужчина сидит рядом с Ангроном, его лицо покрыто сеткой старых шрамов, перемежающихся с пучками бороды стального цвета. Он предлагает Ангрону тряпку, и юноша принимает её, чтобы вытереть пыль и застывшую кровь с лица. Тетис не знает, сколько прошло времени с тех пор, как Ангрон опустил топор. Его ощущение времени в воспоминаниях сковано, разобщено. Его отец стал больше, сильнее, и слова, которые ставили его в тупик на арене, теперь с лёгкостью слетают с его губ.
-Кто эти люди, Эномай?-прошипел Ангрон. Он впивается взглядом в потолок пещеры, как будто может увидеть сквозь него до самой арены.-Что это за чудовища, которые приходят сюда, чтобы насладиться нашей агонией?
-Чудовища?-старый боец, которого Ангрона называет Эномаем, расплывается в мягкой улыбке, которая не соответствует его искривлённой маске старых ран.-Ты ведь дитя гор, да? Никогда не видел ничего, кроме той вершины, этих пещер и горячей пыли. Ты никогда не видел, куда эти "чудовища" уходят, чтобы поспать. Никогда не видел жизни, которой им приходится жить.
Эномай двигается, стонет, когда его протестующие суставы щёлкают, прежде чем снова усесться рядом с Ангроном.
-Я видел. Я родился в трущобах, отчаянии, которое они порождают. Просыпаться каждый день, чтобы сражаться со множеством других за то, чего стало меньше по сравнению с предыдущим днём. Чувствовать себя в ловушке,-он трясёт кулаком, звеня цепями.-Прямо как мы здесь.
-Иногда...-он кладёт руку Ангрону на плечо.-Иногда то, что тебе нужно больше всего в мире, это знать, что есть кто-то ниже тебя. Что как бы ни было беспросветно, ты не на самом дне. Это немного, но люди находят силы где могут в этом мире, чтобы выжить. Смотреть, как мы умираем, пока они ещё живут, это вся сила, которая у них когда-либо будет.
Эномай хмурится и убирает руку. Он опускает глаза и медленно сгибает пальцы. Его глаза снова смотрят на Ангрона.
-Так что нет, Ангрон,-говорит Эномай мгновение спустя, опуская руку на колено.-Те люди не чудовища. Избавь их от своего гнева, потому что в мире более чем достаточно настоящих чудовищ, которые заслуживают его.

Просто при взаимодействии другие ХСМ держатся от нурглитов на почтенном расстоянии. В книжке про Фабия, когда его в очередной раз перезаписывали в новое тело, эту операцию проводил апотекарий нурглит, он от такой новости прихуел и чуть было в бак с антибиотиками не полез (приукрасил, но смысл тот же), но нурглит его заверил, что только дистанционно ассистировал, а всю операцию провели мутанты Байла.

Судя по книжке, для него поздно всё исправлять настало ещё до прихода Императора. И ещё он ловил кайф от ощущения страха жертв, с дальнейшим потрошением.