—Много у меня жизней было, самых разных. Работал я и в администрации президента — с 2000 по 2005 год, сначала начальником экспертного управления, потом старшим референтом президента. Говорить об этом включенном наблюдении власти пока не хочу, но было очень тяжело. Хотя без этого опыта я вряд ли смог бы написать «Сословную структуру постсоветской России». Говорить не от абстрактных идей, а «от жизни», от социальной реальности, от опыта, в том числе и личного, — это стиль. Симон Кордонский как будто нарочно прошел все слои этой самой «социальной реальности», то и дело упираясь в ее парадоксы и странности. Его несколько раз исключали из Томского университета, он скитался по советской Сибири без прописки и работы, писал на заказ диссертации и ремонтировал квартиры. Рассказывают, что сам Егор Лигачев (в 80-е годы член Политбюро ЦК КПСС, отвечавший за идеологию. — «РР») приказывал «этого еврея на работу не брать». Кордонский прибился к сильнейшей с СССР школе полевой социологии Татьяны Заславской, изучал и алкоголизм на селе, и партийную структуру на местах, читал лекции о том, «как устроена жизнь», даже кагэбэшникам. РЕКЛАМА Благодаря социологическим семинарам к перестройке он уже был хорошо знаком с кругом будущих реформаторов — Чубайсом, Гайдаром, Авеном и другими, видел, как готовился переход к капитализму, как «из-за предательства ряда высших руководителей партии» ГКЧП вдруг стало фарсом, а не китайским или чилийским вариантом. Кордонский принимал участие в спешном написании первых либеральных законов, но в правительство Гайдара идти отказался. Зато потом на пять лет попал в администрацию президента Путина, откуда, впрочем, умуд­рился уйти по собственной воле. С ворохом наблюдений и вопросов. — В 2002 году появился закон «О системе государственной службы РФ», — рассказывает он. — Потом закон «О государственной гражданской службе». По закону — и вопреки Конституции — создавались категории людей с выделенным статусом. У меня что-то копошилось в башке: я не понимал, зачем это. Я задавал вопросы серьезным людям, собирал семинары, ученых — толку никакого. Пересказ западных теорий. А потом у меня в голове сошлось: вот эти законы о системе госслужбы — это создание новой социальной структуры. Про Кремль и сословия — Сословия — это группы, создаваемые государством для решения своих задач. Вот есть внешняя угроза — значит, должны быть люди, которые ее нейтрализуют, военные. Есть внутренняя угроза — значит, внутренние войска и милиция. Есть космическая угроза — должны быть космические войска. Есть природная угроза — есть служба Роспотребнадзора. Сословия — это не профессии, там могут быть люди разных профессий. Сословия есть в любой социальной системе. Это доклассовая штука. Классы возникают на рынке естественным путем, а сословия создаются государством. Если у власти классовая структура, появляется механизм согласования интересов между классами. Называется это демократия. Появляется парламент как ее оформление. У демократии очень прикладная функция: согласование интересов богатых и бедных. А в сословной системе механизм согласования интересов — собор. Съезды КПСС — это были соборы: представители всех сословий собирались раз в четыре-пять лет и согласовывали свои интересы. — А в чем разница? — Разница — в чем интерес. Если есть рынок, возникают классы. Отношения между классами нужно регулировать. Появляются законы, регулирующие эти отношения. Появляется судебная система. А в сословной системе это все — лишнее. Там нет рынка, а есть система распределения. Наверху находится какой-то человек, называется он президентом, генсеком или монархом — неважно. Он верховный арбитр. Ведь все люди, которым распределяют ресурсы, считают себя обиженными. В нашей стране есть два типа жалоб: много взяли и мало дали. И все жалобы обращены наверх, к верховному арбитру. Пишут ему и ждут, что он там решит. А арбитр должен навести справедливость, наказать тех, кто берет не по чину, и выдать ресурсы тем, с кого много взяли или кому мало дали. Сейчас ресурсами являются власть, финансы, сырье и информация. Государство концентрирует эти ресурсы у себя и распределяет по социальным группам, которые само же и создало. — Зачем нужны эти группы? — Упорядоченность. Для власти очень важно, с кем имеешь дело. Приходит к тебе человек с двумя судимостями, который занимает должность в исполнительной власти субъекта Федерации. А кто он? Как себя с ним власть должна вести? Введение законов о госслужбе совпало с изгнанием судимых из системы власти. Изгнали всех, кто имел судимость. Разделили: есть сословие маргиналов, ограниченных в правах, — вот судимому там и место. А во власти другое сословие, там не должно быть судимых. Не должно быть совмещения этих статусов. В 90-е возникло социальное расслоение. Учителя, врачи, военные — это были советские сословия, лишенные потока советских ресурсов. И они попали в самый низ иерархии распределения. Начали формироваться классы богатых и бедных. Сословные различия между бедными исчезали. Начались движения протеста — забастовки, голодовки. Нужно было наводить порядок. А порядок в чем заключается? В том, чтобы накормить, обеспечить обделенных положенными им ресурсами. Для этого нужно было рынок ужать — ресурсы изъять с рынка, чтобы их можно было потом распределять в пользу сирых и убогих. Мы последнее десятилетие жили в этом процессе. Ужатие рынка началось с «дела Ходорковского»: перевод всех ресурсных потоков в бюджет и распределение их в пользу как сохранившихся советских групп — бюджетников и пенсионеров, — так и новых групп. А чтобы распределять, надо знать кому: учителям полагается столько, врачам — столько, фээсбэшникам — столько. Сословная социальная структура в нашем государстве нужна именно для того, чтобы обеспечить справедливое распределение. Ее не было, ее нужно было вновь создать. И появился закон «О государственной службе». И последующие сословные законы. И все эти сословия теперь друг на друга наезжают. Вот прокуратура со Следственным комитетом чего бодаются? Делят ресурс. Игровой бизнес, например, недавно делили. Вроде поделили. Идут межсословные войны. Прокурорские с судейскими, против ментов все выстроились: крышевали менты бизнес — а давайте их сдвинем. И вот он, закон «О полиции». У всех есть свои интересы на ресурсном поле, всем нужен увеличивающийся поток ресурсов. И всякое уменьшение количества ресурсов порождает дефицит, конфликты и стремление к переделу. Здесь и появляются борьба с коррупцией и ее жертвы — те, кому не повезло, кого назначили козлами отпущения при изменении порядка в распределении ресурсов. Но сословная система в России еще не полностью сложилась: форма есть, а сословного самосознания не появилось. Ведь должны быть и сословные собрания, и сословная этика, и сословный суд. Система не доведена до конца — и классы не до конца разрушились, и сословия не достроились. Про деньги и рынок — У нас же денег нет. У нас есть финансовые ресурсы. Везде написано, что бюджетные деньги — вне рамок государственных инвестиционных программ — нельзя инвестировать, они в конце года списываются. Это не деньги. На них нельзя наваривать. Чтобы можно было на них наварить, нужно финансовые ресурсы увести в офшор: при пересечении границы они становятся деньгами. И тогда их можно инвестировать. Поэтому финансовые ресурсы уводятся в офшоры, там конвертируются в деньги, которые — уже отмытые — инвестируются внутри страны. Предпринимателей у нас тоже нет, а есть коммерсанты, которые рискуют на административном рынке в отношениях с бюджетом. Это совсем иные риски, чем на рынке. У предпринимателей риск — что ты разоришься, если товар не купят. А здесь риск — что тебя посадят и все отберут, если ты не поделишься. Предприниматели не иерархизированы, они могут быть только богатыми и бедными. А у коммерсантов есть иерархия: есть купцы первой гильдии — члены РСПП, есть вторая гильдия — «Деловая Россия», и есть купцы третьей гильдии — члены «Опоры». Это чисто сословное деление, унаследованное от имперских традиций. Купцы, в отличие от предпринимателей, работают с бюджетом. Они конкурируют за госконтракт. Вся коммерция у нас при бюджете. Почему такая фигня идет с 94-м законом — о госзакупках? Потому что все от него зависит. Весь крупный бизнес в той или иной степени обслуживает государство через бюджет. Есть еще мелкий бизнес, бизнес выживания. Но найдите в любом сельском муниципальном районе предпринимателей, не зависящих от районного бюджета. Не найдете. Всех вывели под корень. Это и есть административный рынок: происходит конверсия статуса в деньги. Власть обменивается на деньги. Вы статус конвертируете в финансовый ресурс, финансовый ресурс — в деньги, а деньги — опять в статус: покупаете место во власти. А через статус получаете доступ к ресурсу. Про коррупцию — Это очень интересная процедура, которую называют коррупцией, но которая коррупцией не является. Дело в том, что сословия у нас по закону не иерархизированы. Непонятно, кто главнее: правоохранители или гражданские госслужащие, например. А форма иерархизации — это выплата сословной ренты. В результате выстраивается иерархия: какие сословия каким платят и как берут. Еще недавно прокурорские имели очень высокий статус, все им платили. А сейчас их опустили. Почему гаишнику платят? Не потому, что водитель что-то там нарушил. А потому, что, выплачивая кэш гаишнику, вы демонстрируете подчиненное положение сословия автовладельцев сословию людей с полосатой палочкой. Без разговоров же обычно платят. Сейчас в отношениях между водителями и членами властных сословий бунт, и это тоже феномен сословных отношений: так называемые «синие ведерки» бунтуют против тех, кому они вынуждены платить, и против тех, кто обладает особыми сословными правами на передвижение — номерами и мигалками. — Так почему все-таки эта коррупция не является коррупцией? — Коррупцией называются отношения в классовом обществе. А у нас другие отношения, межсословные. Сословная рента — это клей, связывающий разные сословия в целостность: у них же другой связки нет, кроме взаимного обмена рентой. Это не всегда делается неформально. К примеру, есть процедура лицензирования. Вот пишет программист программу. Написал — чтобы ее продать, он должен ее залицензировать в фирме, ассоциированной с ФСБ. Стоимость лицензирования иногда выше стоимости самой программы. Это тоже форма сбора сословной ренты. Процедуры лицензирования, аккредитации, разрешения, согласования… За все же нужно платить. Сейчас в том, что называется коррупцией, происходят очень интересные процессы. Посмотрите, на обычном рынке регулятором является ставка банковского процента, цена денег. А у нас ресурсную систему регулирует норма отката. Ведь если за деньги надо платить, то надо платить и за ресурсы, то есть откатывать их часть в пользу того, кто ресурсы распределяет. Норма отката — аналог банковского процента в ресурсной экономике. Не будет отката — система не будет крутиться. А норма отката регулируется репрессиями против тех, кто берет не по чину. Все это прекрасно осознают. Но проблема в том, что, в отличие от ставки банковского процента, сейчас у этих репрессий нет «единого эмиссионного центра». Поэтому норма отката растет, а экономика стагнирует. Правило сословной системы — бери по чину. А сейчас очень многие не по чину берут. — Так нужно бороться с такой коррупцией? — Это очень опасно! Это же не коррупция, это форма связи социальной системы. Чрезвычайно опасно! Помните узбекское дело 86–87-го годов? Начали, как сейчас, бороться с коррупцией — с тех пор там война идет: Гдляны-Ива­новы всякие сломали социальную структуру, начался бардак, который длится до сих пор. Про поместья — Какая у вас в квартире дверь? Металлическая? Замки стоят хорошие? Вот вы запираете дверь и оказываетесь в замкнутом пространстве — оно ваше, личное. Поместье — это не место, это социальное пространство, замкнутое, огороженное. Все эти дачи — это строительство поместий. Вы заметьте, как они строятся. Первым делом забор. Потом дом как самообеспечивающаяся система: генератор автономный, канализация автономная, вода из своей скважины. У нас страна — сис­тема вложенных поместий. Что такое глава администрации региона? Это помещик, посаженный верховной властью, как при царе. Функция его — обеспечить, чтобы подданные правильно голосовали. — Но это же не его собственность. — Так и в царские времена была не его. И это не имперский помещик, а постсоветский. Имперский помещик был напрямую зависим от императора. А у нас сейчас возникла система вложенных друг в друга поместий: президент назначает губернатора, губернатор фактически назначает глав муниципальных образований, которые в свою очередь назначают своих вассалов. И каждый вас-сал выступает помещиком по отношению к нижестоящему вассалу. Про власть — Система, которую вы описываете, устойчива? — Пока есть поток распределяемых ресурсов. Поток уменьшается — начинается дефицит. Он сплачивает систему до определенного предела, но когда предел пройден, она ломается. Так развалился Советский Союз. Если бы отпустили цены на два года раньше, СССР, вероятно, выжил бы — ресурсов было достаточно, но система ценообразования была неравновесная: мясо на рынке стоило восемь рублей, а в магазине — два рубля. Если бы сделали восемь рублей, не было бы дефицита мяса. Как только ресурс выводится на рынок, устанавливается рыночная цена и равновесие. В СССР держались до последнего, поэтому цены пришлось отпускать Гайдару. Хотя все документы были в ЦК подготовлены еще в 89-м году. — А у нас сейчас дефицит чего? — Власти. — И куда она делась? — Растворилась. Найдите человека, который решит любую проблему. Нету его. Обдерут как липку, а проблему не решат. Еще и подставят. Есть рынок имитации власти. — А кого слушаются? — А никого. Исходят из собственных интересов. Понимаете, есть «в реальности» и есть «на самом деле». В реальности во власти все места заняты, а на самом деле власти нет. Все ищут, кому дать. Непонятно, к кому обратиться, чтобы решить проблему. Все спрашивают: у кого сейчас власть? А ее нет. Дефицит. — А можно «отпустить цены на власть»? — Это значит свободные выборы. А в выборах некому участвовать, потому что народа нет. — Обычно этим занимаются политические партии. — У нас нет политических партий. Есть сословные имитации. В России свободный рынок власти — это развал государства. Куда Чечня денется, как вы думаете? Или дальневосточные регионы? — А в Советском Союзе был дефицит власти? — Пока была КПСС, дефицита власти, похоже, не было: каждый мог получить свой кусочек власти в результате торга. — Почему же сейчас не так? — КПСС нет. Из «Единой России» исключили — и что? А при КПСС исключение из партии — это социальная смерть. В СССР понятно было, как делать карьеру: вступил в комсомол, потом в армию, пришел из армии уже членом партии, поступил в вуз, попал в партком вуза, оттуда в райком, оттуда на хозяйственную работу. А оттуда как повезет: либо в партийную иерархию, либо в контрольную — в прокуратуру, комитет народного контроля. И по этой лесенке можно было забраться на самый верх. А сейчас нет таких лифтов. Люди заперты в низах. Есть корпоративные структуры типа «Роснефти» или питерских, но в них нет динамики. Вы заметили, сколько лет люди сидят у власти? Нет межсословного лифта. А как депутаты сейчас маются! Кому-то повезло — пошел в Совет Федерации. Кто-то спустился на региональный уровень. А остальным куда? Межсословной мобильности нет. Люди заперты в своих клетках. — И когда дефицит власти исчезнет? — Может быть, он исчезнет с президентскими выборами. Но если Путин не пойдет на репрессии, он не восполнит дефицит власти. Ему нужно будет продемонстрировать власть. А это можно только репрессиями по отношению к своему кругу. Иначе ему не поверят. У Путина проблема: та команда, которую он сформировал, распалась, у людей свои бизнесы. А все остальные смотрят к себе в карман, и Путин для них — просто ресурс. И ему, как мне кажется, сейчас просто не на кого опереться. Помните, несколько лет назад на какое-то совещание к Путину по металлургии не приехал владелец металлургического комбината. Путин говорит: «Ах, он заболел? Пошлите к нему докторов». И поехали к нему доктора с погонами. Еле выкрутился мужик. Это была власть, была регулируемая репрессиями норма отката. — А откуда вообще берется власть? — Она появляется сама по себе. Такая вот метафизическая субстанция. Вроде материальная, а вроде и не материальная. Передается из рук в руки. А нету — так и передавать нечего. Вот передал Путин Медведеву власть формально, а ее нету: на самом-то деле ничего не передал, пустышку. И откуда взять — непонятно. Власть — это консолидация противоречивых стремлений, а сейчас нету поля консолидации. Все замкнулись в поместьях и охраняют их, чтобы, не дай бог, не потерять. Про митинги — Это обычный русский бунт, только в необычной среде. Помните, у нас бюджетники, пенсионеры протестовали против монетизации льгот? Люди были обижены тем, что у них отбирают статусный ресурс, конвертируя его в рубли. У сегодняшних протестующих инстинктивная реакция: люди обижены, что их не уважают. Они думали, у них есть избирательный ресурс, а им, как им кажется, показали фигу. И власть теперь думает, как компенсировать это нарушение социальной справедливости. — Зачем? — Так несправедливость же допущена. Вот власть и пытается восстановить справедливость. Но не знает как. — Но почему именно сейчас? — Так дефицит же власти. Ну какой «тандем»? Не может быть двух верховных распорядителей ресурсов в одном ресурсном государстве. Из-за дефицита власти теряется управляемость. И чтобы восстановить управляемость, власть вынуждена сейчас отпустить вожжи. Ресурс информации был монополизирован, сейчас идет его демонополизация. — А зачем подделывали голоса? — Паника была. Десять лет создавалась «Единая Россия» как политический механизм. Каким бы плохим он ни был, он обеспечивал законодательный процесс, законы принимались дурацкие, но как-то все было организовано. И вот в результате конкуренции во власти и сопутствующего конкуренции дефицита политический механизм сломался. У «Единой России» нет конституционного большинства, а во многих региональных заксобраниях нет и простого большинства. А сейчас надо будет принимать кучу законов. И очень им хотелось избежать этой ситуации. — Может, в результате появится политика? — А нет групп, чьи интересы можно было бы представлять. Вот этих, которые на площадь вышли? У них нет ничего общего, кроме обиды. Политическая партия — это институт классового общества. Партии представляют интересы богатых и бедных. А у нас нет богатых и бедных, у нас совсем другая социальная структура. И представительство осуществляется совершенно другим образом. На эту Думу возложены парламентские функции, которые она в принципе не может выполнять. Это еще не сословный собор, но это и не парламент. Но не думаю, что эта турбулентность критическая. Экономика нормальная, цены на нефть высокие. Дырки заткнуть есть чем. В регионах абсолютное спокойствие. Сейчас власть вынуждена будет договариваться, потому что нужно обеспечить явку на президентские выборы. Про интеллигенцию — В том мире российском, который сейчас возник, есть логика, но нет места интеллигенции. Вы заметили, как бесятся все наши интеллигенты? Они лишние в этой системе. Массовый настрой уехать — это симптом того, что не нужны ни журналисты, ни писатели, ни деятели кино. Все можно импортировать. Кто вас читает? Такие же, как вы. А в Союзе «Литературную газету» читали все. И Театр на Таганке знали все. И «Иронию судьбы» смотрели все. А сейчас этого «пространства интеллигентности» нет. Интеллигенция — это представители всех сословий, которые используют свои профессиональные знания для рефлексии положения и фиксации несправедливости. И эту свою рефлексию интеллигенция адресует власти, обращая ее внимание на тех, кто обделен при распределении ресурсов. Эта триада «народ — власть — интеллигенция» — диагностический признак сословного общества: власть заботится о народе, народ благодарен власти за заботу, а интеллигенция болеет за народ и обращает внимание власти на его беды. Сейчас, как мне кажется, триада разрушается. Прежде всего потому, что интеллигенция не хочет и не может признать сословную структуру и выработать соответствующие сословные идеологии. В результате разрушается представление о социальном времени, интегрирующее сословия в целостность социальной структуры. У нас как у государства сейчас нет предвидимого будущего, одно воспроизведение настоящего. Новые сословия разобрали ресурсы и предполагают, что так будет продолжаться вечно. А вечность не предполагает рефлексии. Интеллигенция существует только в триаде с властью и народом. Если нет власти, то нет ни интеллигенции, ни народа. Народ — это интеллигентский конструкт. Интеллигенция существует, потому что она болеет за народ, потому что власть его обижает. А в отсутствие власти исчезает место интеллигенции и народ распадается на отдельных реальных людей со своими проблемами. Правда, у нас власть очень интеллигентная: властные люди воспринимают страну как объект для преобразований, а не как реально существующий организм. Сплошное торжество абстрактной схемы над жизнью. Про роль личности в истории — Что? Роль личности в истории? Нет такой роли. Не одни, так другие. Возникает ситуация — появляется человек. Среда выделяет его, выталкивает. От конкретных людей мало что зависит. Особенно в нашей системе. Может появиться разве что очередной Пугачев. — И сейчас может появиться? — Сейчас нет основания для пугачевщины. Все же при местах, все при потоках каких-то. Кроме интеллигенции. В стране же, в общем, все нормально — идет естественный процесс: что бы власть ни делала, внизу формируются реальные собственники и соответствующий им рынок. Есть решаемая проблема легализации этого рынка. И тогда, вполне возможно, мы сможем без больших потрясений перейти к более-менее нормальной экономике. Рынок же не создается, он формируется. И сейчас под этим зонтиком — нефтяным, газовым — формируется реальная экономика, в разных регионах разная. Так и должно быть, это естественный процесс. Вот люди на Болотной говорят: давайте сделаем «как там». Но если начнутся большие потрясения, вполне возможно, что этот естественный процесс в очередной раз остановится. А на самом деле «как там» может получиться, только если ничего не делать. Как Примаков. Вроде бы он ничего не делал, а последствия дефолта очень быстро удалось снять. Как? А хрен его знает. Сама система выстроилась. — И как все будет развиваться, если ничего не делать? — Будем существовать. Ну, не выполняются поручения президента, премьера, ну, никто их не слушает, они чего-то пишут наверху, а внизу все само по себе происходит — и дай бог, чтобы так оно и было. Только само по себе. Если не мешать, само все устаканится. — А ваши студенты ходят на митинги? — Ни одного не знаю, который бы ходил. — А они интеллигенция? — Пытаются ей быть. У меня заключительная лекция по интеллигенции на третьем курсе. Обычный вопрос: а вы себя интеллигентом считаете? Я говорю: да, конечно. Обычная жалоба в конце курса на меня и мне же: сломал картину мира. Спрашивают: что нам теперь с этим знанием делать? — И что вы отвечаете? — Говорю: это ваши проблемы.