Генрих. Слушайте коммюнике городского самоуправления. Бой близится к концу. Противник потерял меч. Копье его сломано. В ковре-самолете обнаружена моль, которая с невиданной быстротой уничтожает летные силы врага. Оторвавшись от своих баз, противник не может добыть нафталина и ловит моль, хлопая ладонями, что лишает его необходимой маневренности. Господин дракон не уничтожает врага только из любви к войне. Он еще не насытился подвигами и не налюбовался чудесами собственной храбрости.
1-й горожанин. Вот теперь я все понимаю.
Мальчик. Ну, мамочка, ну смотри, ну честное слово, его кто-то лупит по шее.
1-й горожанин. У него три шеи, мальчик.
Мальчик. Ну вот, видите, а теперь его гонят в три шеи.
1-й горожанин. Это обман зрения, мальчик!
Мальчик. Вот я и говорю, что обман. Я сам часто дерусь и понимаю, кого бьют. Ой! Что это?!
1-й горожанин. Уберите ребенка.
2-й горожанин. Я не верю, не верю глазам своим! Врача, глазного врача мне!
1-й горожанин. Она падает сюда. Я этого не перенесу! Не заслоняйте! Дайте взглянуть!..
Голова Дракона с грохотом валится на площадь.
Бургомистр. Коммюнике! Полжизни за коммюнике!
Генрих. Слушайте коммюнике городского самоуправления. Обессиленный Ланцелот потерял все и частично захвачен в плен.
Мальчик. Как частично?
Генрих. А так. Это — военная тайна. Остальные его части беспорядочно сопротивляются. Между прочим, господин дракон освободил от военной службы по болезни одну свою голову, с зачислением ее в резерв первой очереди.
Мальчик. А все-таки я не понимаю…
1-й горожанин. Ну чего тут не понимать? Зубы у тебя падали?
Мальчик. Падали.
1-й горожанин. Ну вот. А ты живешь себе.
Мальчик. Но голова у меня никогда не падала.
1-й горожанин. Мало ли что!
Генрих. Слушайте обзор происходящих событий. Заглавие: почему два, в сущности, больше, чем три? Две головы сидят на двух шеях. Получается четыре. Так. А кроме того, сидят они несокрушимо.
Вторая голова Дракона с грохотом валится на площадь.
Обзор откладывается по техническим причинам. Слушайте коммюнике. Боевые действия развиваются согласно планам, составленным господином драконом.
Мальчик. И все?
Генрих. Пока все.
1-й горожанин. Я потерял уважение к дракону на две трети. Господин Шарлемань! Дорогой друг! Почему вы там стоите в одиночестве?
2-й горожанин. Идите к нам, к нам.
1-й горожанин. Неужели стража не впускает вас к единственной дочери? Какое безобразие!
2-й горожанин. Почему вы молчите?
1-й горожанин. Неужели вы обиделись на нас?
Шарлемань. Нет, но я растерялся. Сначала вы не узнавали меня без всякого притворства. Я знаю вас. А теперь так же непритворно вы радуетесь мне.
Садовник. Ах, господин Шарлемань. Не надо размышлять. Это слишком страшно.
© Евгений Шварц "Дракон"

Однажды шел украинец из СССР в Европу, но напали на него раzбойники, ограбили и оставили лежать еле живым. А рядом проходил митроморфный протоиерей Андрей Ткачев, посмотрел, подумал «так ему и надо, майданутому безумцу, наказал Бог нациста» — плюнул и пошел на работу в храм святителя Василия Великого. А по дороге ехал патриарх Кирилл. Увидел и сказал: «а не надо было выходить из СССР, вот оно ему и аукнулось, раскольнику славянского единства» — и поехал поехал в храм Христа Спасителя думать как лучше имитировать независимость УПЦ МП. И тут по дороге проезжал гейропеец. Увидел избитого украинца, сжалился — и забрал его в Европу, поселил в отель и сказал «пусть живет тут полгода бесплатно, да еще и материальную помощь ему выделим и бесплатной медициной обеспечим».И спросил Иисус священника РПЦ: «Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам?».И ответил священник: «оказавший ему милость». Тогда Иисус сказал ему: «иди, и ты поступай так же».И написал этот священник на церковном сайте статью против войны, но позвонили с канцелярии Кирилла и пригрозили: «уволим, а ты кроме как кадилом махать ничего делать не умеешь — будешь с матушкой и детками малыми в нищете жить до конца своих дней. И под статью по дискредитации войск РФ еще пойдешь». А статью с сайта убрали и пароли в админке поменяли.

КРАСНЫЙ ЛАК

Каждую день смотрю фотографии войны. Смотрю, смотрю... разрушенные города, сожжённые машины, убитые люди. Этот красный лак на мёртвой руке... Каждый день, где бы я ни был, мне кажется, что это надо мной летят самолёты, что это мне надо бежать в бомбоубежище. Мои друзья, уехавшие и оставшиеся, плачут неделями, мужчины, женщины... Я почему-то не плачу. Во мне что-то копится, не имея выхода.
У Кутзее был хороший роман "В ожидании варваров". Варвары, которых ждал герой в крепости, пришли изнутри. Мы дождались прихода времени нового варварства. Для варваров другой человек – это только добыча. Плоть и ресурсы. Волосы. Кожа. Череп. Рабский труд. Иногда особо изощрённые варвары из кожи делали абажуры, из черепов - кубки, волосами набивали подушки... Варвары идут на почту, чтобы отправить награбленное домой. В посылках – волосы, черепа, кожа, ногти с красным лаком. Варвары деловито толкаются, они уверены в себе. Война быстро расчеловечивает, и никакая культура не спасёт от самого страшного преступления, если право на него даёт государство.
Немцы что-то поняли про войну только тогда, когда их стали водить ко рвам с трупами узников Аушвица и Бухенвальда. И когда заставили своими руками, без перчаток, хоронить эти трупы. И после Нюрнбергского трибунала. А так до 45 года они говорили о «деевреефикации», о том, что "нет такой страны, нет такого народа» и спрашивали: "что вы делали, когда убивали немцев в Судетах...»
Странный сон. Я – паренёк в камуфляже, которого заставили читать книжку мёртвой украинке в гробу. Это почти "Вий", но он происходит сейчас, на этой войне. Я не могу читать, строчки расплываются, но смотреть на девушку я тоже не могу. Бормочу что-то под нос. У девушки на руках красный лак…
Культура в России всегда вопреки, назло, против государства. Иногда на деньги государства, но всё равно – не во имя его и не для него. Государство и политика в России убивают и разъединяют. Рушат семьи. Ломают жизни. Культура спасает и собирает то, что человеческого ещё осталось в людях. Государств в России было много, и все они имели людоедскую природу. Те редкие годы, когда власть в России не жрала людей, называются оттепелями. Власть просто отдыхала. Чтоб начать жрать людей заново.
Культура всегда про то, что не важно государству. Про милость к падшим. Про сострадание. Про бездны и высоты человеческого духа. Про отчаяние. Про одиночество. Про смешных, маленьких, убогих, никому не нужных, несвоевременных людей. Про меньшинство. Поэтому русскую культуру мало кто из государства уважал и почти никто не любил. Вынужденно проходили в школе. Читали эти малоинтересные книжки. Смотрели эти малопонятные фильмы. Слушали эту странную музыку. Пожимали плечами. Но читали, смотрели, слушали. Потому что другого не было. Не было ничего талантливого и искреннего про власть, "которая от бога", про "можем повторить", про гордость и величие империи... Вернее, иногда государство такое заказывало и заставляло писать, снимать, петь и декламировать. Читать, смотреть, слушать. И почти всегда выходило говно.
…Мёртвая девушка встаёт из гроба. Подходит к бормочущему мне. Я не смотрю. Я не смотрю. Подходит, хочет заглянуть в глаза. Я прячу их в русские буквы. Она вдруг говорит мне: "Тихо." Я не могу не читать, бормочу что по-русски. Она – громко: "Тихо. Мовчи! Тишi хочу". Я от страха замолкаю. Но глаза поднять не могу. Она мне: "Поглянь на мене"…
Солдаты моей страны вошли в чужую страну и начали её уничтожать. Убивать людей. Разрушать дома. В Россию из Украины едут гробы и украденная бытовая техника, возвращаются калеки и... ненависть. Эти бомбы вернувшейся ненависти мощностью в несколько Хиросим разносят на куски жизнь моей страны. Ими заминировано будущее каждого человека, каждой семьи. Эта ненависть сметёт надежды на благополучие и свободу. Жизнь в страхе и ненависти – вот, что ждёт нас, свидетелей, участников, жертв этой войны. Даже если мы против неё.
Государство начинает войны, чтобы увеличить сонм собственных «святых» – ему ведь важны примеры для подражания и увлекательные апокрифы. На мёртвых солдат, лежащих неприбранными на полях, на расстрелянных гражданских, брошенных вдоль дорог, всем плевать: они – отработанный ресурс, они портят статистику торжеств, их нет. Об этих брошенных мертвецах думает искусство – об их последних словах, об их снах, об их нерожденных детях. Непогребённые мертвецы – герои настоящей литературы, честного кино, искреннего театра.
…Я молчу. Мёртвая украинская красавица молчит. Пауза. Она смотрит на меня. Я смотрю на её руки с ярко-красным маникюром. Хочу нарисовать меловой круг. Она шепчет: "Не допоможе, хлопчик. Це не допоможе." Я знаю, что не поможет. Но я хочу прервать изматывающее меня отчаяние. Хоть скрипом мела. Хоть стуком сердца. Но замолчало, как назло, всё…
Те, кто начинает войну, всегда проигрывают. Те, которые насилуют, убивают, пытают мирных жителей, – военные преступники. Те, кто их оправдывает – тоже. Сочувствовать садистам и убийцам невозможно. Я же сочувствую тем, кто невольно оказался втянутым в страшное преступление войны. Тем, у кого еще нет на руках крови невинных людей.
Вспоминаю рассказ Олега Табакова про то, как бабушка заставила его отнести хлеб пленным немцам, которых гнали через Саратов после войны. "Они же враги!" - возмутился мальчик Олег. "Они - люди. Теперь им плохо", - сказала бабушка. Мальчик Олег отнес хлеб совсем молодому ободранному немцу, тот заплакал. Табаков запомнил это на всю жизнь и рассказал мне.
Мне страшно представить, что происходит в сознании солдата, который против своей воли оказывается в чужой стране и выполняет приказ "Убей!", только для того, чтобы от него «отстали». Мне страшно представить родителей, которые сначала поддерживают «спецоперацию», а потом получают бумажки с лживыми сообщениями о гибели их ребёнка "по причине несчастного случая". Мне страшно и больно за них. Мне страшно за тех, кто оболванен пропагандой. Рано или поздно они поймут, где они оказались. Я не могу от них отказаться – от обманутых, убитых и проклятых.
…Женщина из Бучи перед войной брала онлайн уроки маникюра. Вот откуда у неё красный лак. А потом пришли люди из моей страны – те, кто говорит со мной на одном языке, и убили её. Может, этот цвет показался им слишком вызывающим...
Я держу в руках какую-то книгу, написанную по-русски. Буквы умерли. Губы пересохли. Мёртвая украинская девушка стоит передо мной и просит: "Поглянь на мене, хлопчик. Поглянь". Я думаю: "Не могу, не могу". "Треба, хлопчик, треба." Я молчу, не знаю, как быть. Она шепчет: "Бачиш?"... я говорю: "Нет..." Она смеется: "А ты побач! Не бійся". Я тихо говорю: "Тогда поднимите мне веки". Кто-то поднимает мне веки, заставляет смотреть. Мне страшно, но я смотрю. Я смотрю. Там - война.
Кирилл Серебренников
24 мая 2022 года

Одинъ спецсезонъ замѣняетъ другой...
Багровъ ​спецозонъ​ надъ моей головой.
Багровъ, какъ Данила, тотъ юный ​герой​,
что въ горной могилѣ лежитъ ​спецживой​.

На выхлопы трубъ спецуютныхъ окраинъ
мы ѣдемъ въ халупу, гдѣ я спецхозяинъ.
Меня въ ​ебеня​ по панельной Руси
какой-то спецрусскій везетъ на такси.

Районъ спецлюбимъ - я всегда здѣсь катаюсь,
онъ мнѣ спецпріятенъ, я спецулыбаюсь.
Его мнѣ знакомъ душный спецароматъ.
Да, это мой домъ и я очень ​спецрадъ​.

А гдѣ-то подъ визгъ и ​бурленье​ овацій
идетъ одна изъ нашихъ спецоперацій.
Подъ гулъ ​словоблудій​ и грохотъ орудій
тамъ наши воюютъ и ​эти​... спецлюди.
За что-то на насъ по особому злы,
​всѣ​ ​эти​ спецрусскіе, то ​есть​ хохлы.

А нашу спецчесть защищаютъ комдивы,
что ​есть​ сверхпочетно и спецсправедливо.
Гордился бы дѣдъ, чей помятый портретъ,
Я утромъ несу на Парадъ Спецпобедъ.

Спецрадость момента рветъ душу на части
И ​сердце​ терзаетъ спеціальное ​счастье​!
Я очень горжусь, что въ моей спецотчизне
всё такъ вотъ и будетъ до самой спецжизни.

http://www.eparhia-ufa.ru/news/mitropolit-nikon-rossiya-nepobedima-potomu-chto-my-s-vami-ediny

Долг каждого человека, который любит людей, мир, поддержать в трудной ситуации страдающих братьев. Поэтому сегодня мы с вами собрались еще здесь и для того, чтобы поддержать нашего президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина и ту операцию по освобождению соотечественников, которую ведет наша доблестная российская армия»

я правильно понимаю, что нужно поддержать страдающего нашего брата ВВП? и страдающую армию освободителей? которые сейчас в трудной ситуации? все верно? именно это христианский долг?

Из камня-железа-стали

Из камня-железа-стали
А это бывает так, что сожмёшься в нолик, ан нет -– всё равно нашли тебя и достали,
как будто тебе совсем не бывает больно, как будто бы ты из камня-железа-стали,
а это бывает так на последнем нерве, и смотришь сквозь этот мрак за квадрат оконный,
там Ванька как есть дурак ходит вдоль деревни, а Нюра-то дура в больничке лежит районной,
а Ванька не пропадёт – помирать не новость, а Нюрка ревмя ревёт, только кто поможет,
садись же, дурак, на печь, да за Нюркой в область, и Нюрку спасёшь, да и сам сбережёшься тоже...
И смотришь на белый свет и на это утро, и жжёт у тебя внутри, раскаляет воздух,
дались же тебе сто лет эти Ваня с Нюрой, и вся их худая жизнь, и всего совхоза,
да ты вообще совсем на другой планете, да ты вообще из камня-железа-стали,
дались тебе все деревни, все люди эти, и все их дела и далёкие их печали…
Но не оттого ли скованно это утро – внутри, в голове и в проёме стоит оконном,
что сын этой Нюрки теперь далеко отсюда, солдатиком был, да солдатиком и запомнят,
а кто его там найдёт да с земли подымет, а кто его там прижмёт – поминай, как звали,
да вон они все – зелёные, молодые, и все они не из камня-железа-стали…
Колечко уронишь камушком на крылечко,
укатится тут же камушек за ограду,
чего тебе надо в жизни-то, человече,
от жизни от этой чего тебе, грешный, надо,
какой обуян ты думой да тёмным чувством,
да нешто недолюбили, недоласкали,
чтоб Ваньку да Нюрку и этих вот всех безусых
засыпать, забить камнями-железом-сталью,
и чтобы вокруг всё вздрагивало, дрожало,
чтоб весь белый свет стонал от твоей картечи,
да где ж у тебя находится это жало,
да как же тебе заткнуть его, человече?..
Дыхания нынче ноль, никакого брода, идти напрямик, не поняв, для чего, откуда,
возможно, что это пятое время года, и, может быть, двадцать пятое время суток,
но как объяснить тебе, рассказать про это, про то, что мы все едины и все похожи,
что мы из дыханья Вечности и из света – и Ванька, и Нюрка, и ты... ты ведь тоже, тоже.
* * *
М. Махова (20.03.2015)

always been

— Не хотим хорошо жить! Никто не заставит нас хорошо жить! Не подсовывайте нам собственность! Хотим жить без имущества и работать без зарплаты! Пусть за всю жизнь мы накопили шестнадцать рублей и детям ничего не завещаем, кроме рецептов, мы отстаиваем свой гибельный путь и рвем каждого, кто хочет вытащить нас из капкана!
— Не трожь! — И лижем стальные прутья. — Не подходи, не лечи! Оставь как было! Нам нравится как было, когда ничего не было, ибо что-то было. Нас куда-то вели. Мы помним. Мы были в форме. Мы входили в другие страны. Нас боялись. Мы помним. Нас кто-то кормил. Не досыта, но как раз, чтоб мы входили в другие страны. Мы помним. Нас кто-то одевал. Зябко, но как раз, чтоб нас боялись. Наши бабы в желтых жилетах таскали опоки, мы у мартена в черных очках... Помним и никому не дадим забыть.
Умных, образованных, очкастых — вон из страны, со смаком, одного за другим. Пока все не станут одинаковыми взъерошенными, подозрительными. При виде врача — оскал желтых зубов: «Не трожь!»
Подыхаем в тряпье на нарах: «Не трожь!» — и последний пар изо рта.
Копаемся в помоях, проклиная друг друга: «Как лечат, суки! Как строят, гады! Как кормят, падлы!»
Один толчок земли — и нету наших городов.
А не трожь!
Наш способ!
Всего жалко, кроме жизни. Наш способ!
Посреди забора схватил инфаркт. Не докрасил. Наш способ!
Лопата дороже! Держи зубами провода!
Все дороже жизни.
И приучили себя. Умираем, но не отдаем. Ни цепь, ни миску, ни государственную собачью будку!
Это наш путь! И мы на нем лежим, рыча и завывая, в стороне от всего человечества.
Михаил Жванецкий