Глубокоуважаемые пидоры и пидорессы!
Мозг кипит, глаза плывут, тошно и грустно.
Стоит у меня задача получить ряд случайных чисел, из которых можно получить необходимое известное среднее арифметическое.
Я пошёл тупым путём. Взял число, прикинул от него нужный диапазон, +-5, получившийся интервал засунул в генератор случайных чисел, установив в настройках, что чисел должно быть нужное количество, например 10, потом выданные мне десять чисел засунул в онлайн-калькулятор среднего арифметического и так повторял, пока среднее арифметическое не совпало с первым числом. Заняло это тупое кликанье минут 40. А подобных результатов мне нужно более десятка.
Я пробовал найти подобные формулы, генераторы, но получилось найти подобное только на одном из форумов посвящённому экселю, но там надо переписывать формулы расчётов под необходимое число случайных цифр, что при моём знании того же экселя всё сломало.

Возможно, мой интеллект крайне низок для такой задачи, поэтому обращаюсь к вам.

Задача кратко на основе примера: Есть среднее арифметическое 10. Есть допустимые интервалы значений от 8 до 12. Нужно сгенерировать двадцать чисел, среднее арифметическое из которых будет равным 10.

Имею конфигурацию:
intel 4790k
DDD3 32Gb RAM
NVIDIA 1080ti
БП 750 ватт
Мамка msi z87
Монитор 1440р.

Есть ли смысл менять на nvidia 3070 или 3080?
Или преимущество будет явным только в ray traysing, а без него паритет? (Для меня наличие «лучей» не принципиально).
Или производительность упрётся в морально устаревшую систему и апгрейдить уже нет смысла, только собирать с нуля?
Хватит ли блока питания?

Я исхожу из того, что компьютер уже подошёл к концу жизненного цикла, т.е. надо собирать новый, но в ближайшие пару лет такой возможности не будет. В тоже время напрягло то, что в Serious Sam 4 пришлось снижать некоторые настройки, чтобы фпс не падал ниже 60.

ЗЫ протереть системник влом.

https://novayagazeta.ru/articles/2020/11/08/87875-noch-den-noch

15-я больница, Москва. 1474 пациента, 225 поступило за сутки. Вся больница, за исключением «синего» и диагностического корпусов, — красная зона. В синем корпусе лежат люди, чей коронавирус пока не подтвержден. В диагностическом заседает штаб и спят врачи между сменами. Рядом с больницей построены еще три быстровозводимых блока для выздоравливающих. Весной было четыре, но один разобрали, на его месте сейчас строят скоропомощной корпус — для экстренных. Есть роддом, где лежат роженицы с коронавирусом.

Детей разделяют с мамами сразу после родов, показывают малышей по WhatsApp. 385 детей родилось здесь за время пандемии.
Территория больницы огромная, на ней можно заблудиться.

Это одна из трех московских больниц, которая работает с коронавирусом с начала эпидемии — без перерыва. В 15-й лечат «от головы до пят» — поэтому сюда привозят зараженных COVID-19, осложненных другими заболеваниями.

Это 207-й день борьбы с коронавирусом. Тогда, в марте, в начале, больница выключилась на несколько дней — всех «чистых» пациентов выписали. За три дня самый большой корпус был заполнен полностью. С тех пор здесь идет война.

Ее здесь и называют войной. Мирное время отстоит все дальше. Многие говорили мне — не верится, что было иначе.

Что изменилось за эти 207 дней?

Он заглядывает в операционную, подходит к людям, стоящим вокруг стола. Хирург поднимает голову: «Ишемическая язва прободная. Часть прямой кишки удалили, две дырки сделали, вывели, перевязка с перитонитом. Сделали резекцию. Но КТ-2, пневмония выраженная».

«То, что было временным, стало постоянным. Многие уволились, их нельзя винить. Те, кого устраивало, привыкли работать, делать.
Весной думали — ну 2–3 месяца. Верили, что шапками закидаем. А оно не заканчивается. Сейчас ориентируемся на пару лет. На следующее лето — точно будет».

Говорит: «Диализные больные особо тяжело переносят ковид. По некоторым источникам, пишут, что на 50% их уже сократилось».

Медсестра говорит: «Что, мой хороший, попить сейчас сделаем». Дает человеку воду из шприца, он кашляет и подвывает.

Толстый мужчина вдыхает каждую секунду. Его черные глаза выпучены, смотрят с ужасом. «Показатель неэффективности естественного дыхания», — говорит Виктор Давидович.

Мужчина поднимает руку, чтобы остановить медсестру. «Отсос, амбушка? Сейчас стартуем», — говорит врач ей. «Живот большой, на живот не положить», — откликается медсестра.

Мужчина задыхается.

«Если не заинтубировать, в течение часа, скорее всего, умрет», — говорит Виктор Давидович.

Во второй реанимации санитарка заплетает девочке на каталке рыжие высокие косички.
Виктор Давидович говорит: «А 30% наших пациентов — это амбулаторка, но поликлиники не готовы к приему. Родственники не готовы — да через одного, боятся как чумы. «Два отрицательных мазка и тогда заберем», «у меня дети», «поставьте на ноги сначала». Я говорю: «Она же шейку бедра сломала, на ноги встанет только через два месяца, если заниматься». А мне: «Я работаю, ставьте на ноги сами».

Он говорит: «Эту болезнь можно победить за две недели. Для этого надо всем на земле две недели не общаться друг с другом. Но это, оказывается, невозможно».

Операционная для З. появляется только через четыре часа. Экстренных операционных комнат в больнице осталось четыре. Остальные переоборудованы в реанимации.

Анастезиолог Константин Сергеевич Попов — под СИЗом видны только его кустистые брови — говорит З.: «Я буду вас держать, не волнуйтесь». З. засыпает. Серебряный клинок ларингоскопа входит в горло, за ним тянется трубка ИВЛ.

Приходит хирург Мзоков. Его зовут Хетаг Таймуразович, он говорит сестре — вы все равно не запомните. Инструменты есть не все — подряд проведены три сосудистых операции, не успевают стерилизовать. Но ждать нельзя — надо спасти ногу.

Ногу мажут желтым, разрезают. Отделяют сосуды от мышечной ткани. В голени идут три магистральные артерии, надо очистить все. В сосуды вводится катетер Фогарти — пластиковая тончайшая трубка с пузырьком на конце.

Достают тромбы — длинные, похожие на серых дождевых червей. «Вот такая у нас рыбалка», — говорит медсестра. Тромбы складывают в баночку, их будут исследовать.
«Очень плохие российские катетеры. Легко и артерию проткнуть. На бляшку — и сразу рвется», — говорит Хетаг Таймуразович.

Обсуждаются новости: 12-я, 13-я, 14-я операционные, законсервированные с начала пандемии, открывают как реанимации и передают 4-му АРО. Это еще 22 реанимационных койки. К 154 местам, которые есть сейчас.

Рация гремит. Везут двух челюстно-лицевых («со своим инструментом приезжают»), аппендицит и урологию. Аппендицит идет первым, но челюстно-лицевые настаивают, чтоб и их оперировали экстренно, так что в соседней реанимации будут работать сразу два стола.

Заходит молодой доктор. Подходит к столу. «У тебя одна операция? Поможешь мне потом, дорогой? Там нефростому подают».

— Конечно.

Сосуды — темные, замеревшие — начинают пульсировать. Кровь идет дальше. Хетаг Таймуразович прислоняет к ноге доплер — ультразвуковой микрофон с динамиком, и мы слышим гул идущей крови. Он затихает в ступне, но есть надежда, что мелкие сосуды стопы расширятся и возьмут на себя функцию кровоснабжения. «Это все, что мы можем. Давайте зашивать».

«Там где двадцать минут, там и сорок, — говорит медсестра. — Зашьем, я выйду, подышу, попью самой вкусной на свете воды».

Желтая стопа, фиолетовая нога. Ему 59 лет, у него нет заболеваний, кроме ковида. Он заболел 9 октября, 14-го его госпитализировали с тяжелой пневмонией, 18-го — острая боль в ноге, потом несколько дней ждал перевода в 15-ю, а нога умирала.

«Тромбоз. Подвздошная артерия, бедренная артерия».

«Азия, армяне, персы — тяжелых очень много, — говорит глава хирургической службы Константин Эдуардович Ржебаев. — Такая неполиткорректная ковидная закономерность».

Медсестра накидывает слои зеленой ткани — и вот лица спящего не видно.

Зонд в желудок, трубочка в трахею, катетер в мочевом пузыре, катетер в подключичной вене. «Зубы, про зубы не забудь». Достают вставную челюсть изо рта. Хетаг Таймуразович упирается в ногу рукой, поднимает ее высоко-высоко. Нога темно-желтая, вымазанная йодом.

Хетаг мочит руки, чтобы надеть третьи перчатки максимально плотно.

Тут будут работать две бригады хирургов.

— У пациента тяжелая ишемия. Предстоит ампутация, но сосуд высоко закрыт. Культя не заживет. Наша задача — очистить сосуд.

Оперирует Майтесян Дереник Агванович. Очки — изогнутые полукружья на дужке — вынесены далеко от лица, увеличивают каждое движение. До пандемии он возглавлял отделение сосудистой хирургии. 70% заведующих сменилось, пришли молодые — «не отягощенные багажом, более настроенные на борьбу». Он сам переболел ковидом. «Час могу оперировать, два могу, на третий задыхаюсь».

— Тромбоз или эмболия, — говорит под нос. — Сейчас посмотрим.

На салфетке скапливается черноватое месиво тромбов. Денерик Агванович чистит маленький сосудик, который снабжает кровью головку бедренной кости.

— В трех перчатках такими нитями орудовать не совсем комфортно, — говорит. — Совсем некомфортно. Нитку не чувствуешь в руках. Геннадий Николаевич?

— Да?

— Как у нас с гепарином?

— Есть!

— Нужно вводить 5 тысяч. У нас какой гепарин?

— Белорусский.

— В Белоруссии тяжело, говорят?

— Там всегда тяжело!

— Давай «из-за угла». «Пьяный» есть? Теперь «бульдог» (так называются зажимы. — Е. К.).
Кровоснабжение восстановлено, хирурги быстро спорят, можно ли сохранить ногу.

— Почки тут же сядут, он умрет.

— Потерять ногу и сохранить пациента с большой вероятностью.

Анестезиолог Геннадий Николаевич Ролик говорит: «А вы знаете про Василь Иваныча и Петьку? Ползет таракан, ему отрывают лапу, говорят — ползи. Он ползет. Четвертую лапу, пятую. Шестую лапу отрывают, говорят — ползи. Он лежит. Василь Иваныч говорит Петьке: пиши — при отрывании шести лап таракан теряет слух!».

Никто не смеется.

— Чай, кофе, пиво, — заходит следующий хирург Мамонтов.

— В трехлитровой бочке! — откликается бригада.

Ногу кладут на подставку. Ступню оборачивают салфеткой. Теперь это не нога — просто столб. Роман Евгеньевич Мамонтов косится на нас:

«Я надеюсь, вы понимаете. Речь идет не о ноге, а о жизни, чтобы жизнь сохранить».

Он широко и быстро взрезает скальпелем ногу. Глубже и глубже. Разрезает электроножом, зажимает зажимами. Перевязывает бедро.

Распахнутое красное, неоднородное. Распадающийся храм тела.

Деликатность хирургических инструментов здесь смотрится дико. Нога расходится потоками, кусками. Маленькими струйками хлещет кровь. Обнажается кость. Скальпелем зачищается пространство вокруг.

Серебряный хирургический расширитель обхватывает кость кольцом. Пилой, похожей на толстую металлическую нитку, перепиливают то, что осталось.

Санитарка убирает ногу в красный мешок.
— Там уже новый стационар строить начали, а мы все в старом, — говорит Геннадий Николаевич.

Остается обтрепанное мясо. Хирург резво промакивает, стяжками стягивает рваные куски, пришивает их к общему месиву. Он не торопится закрывать рану кожей.

«Если не зашивать — инфицируется, если закрыть — будет некроз. Опыт поколений. Если культю зашьешь, плохо кончит. Лучше на перевязке увидим, как заживает. А это вопрос конкретного человека. Медицина — искусство. Когда заживет? Месяца два или вообще никогда. Если он сейчас выживет, все заживет довольно быстро. Кожи хватает, это принципиально хорошо. Можно сделать пластику через полгода. Будет протез».

Операция закончилась за два часа. Операционную стерилизуют — готовится следующая ампутация.

Седой мужчина умрет этой ночью.

В 4-м АРО двенадцать пациентов. Все — мужчины, «слабый пол». Раз в четыре часа Наталья Григорьевна и Ирина Евгеньевна пишут дневники наблюдения на каждого больного. На каждую катетеризацию, инфузию, гемотрансфузию заполняется отдельный документ. На каждого больного заполняется бумажная карта ежедневного наблюдения. Нет времени работать с пациентами, «ручки у ИВЛ покрутить». Раньше были стажеры, они помогали с документацией, но их ликвидировали во время августовского спада эпидемии.

Наталья Григорьевна третий день как из отпуска. «Пришла на работу, вышла с работы и плакала».

— Правда, невозможно, когда коэффициент полезного действия ноль. Когда ты принял, похоронил, принял, похоронил... Я 19 лет работаю, и столько, сколько я звонила за этот период с сообщением о смерти, мне кажется, в жизни не звонила. Я работала в 24-коечной общей реанимации, туда везли всех подряд, не только плановых. Но реально никогда столько не звонила. Каждое дежурство — обзвон родственников, сообщение.

Да, слезы, долго, а что это было? А как это было? Мучился ли он? Был ли кто-то рядом? Им это нужно, а для нас эта информация такая... Конечно, кто-то рядом был. Всегда кто-то рядом.

— У нас смертность в отделении 90%, — говорит Ирина Евгеньевна. — Я хотела уволиться в августе. Но сейчас уже не могу — опять волна.
В полночь Марина Маленькая выбегает из палаты: «Ирина? Как вас? Подойдите, пожалуйста, одна».

Петрович на седьмой койке умер. Аппарат ИВЛ еще дышит мертвыми легкими, но сердце встало.

— Мне плохо, — говорит Марина.

— Я понимаю, — говорит Ирина Евгеньевна тихо.

— Мы его только намыли, все хорошо же.

— Они любят, когда намоют.

«Пациент ушел. Суетиться не нужно. Все», — говорит мне Ирина Евгеньевна и садится обратно за компьютер. Заново открывает анализы. «Тут уже спешка не нужна. Я девочкам сказала: спокойненько пока там, ну занимайтесь другими делами».

Она не начинает реанимацию. «Там реанимировать не имеет никакого смысла. Он возрастной, у него наверняка ишемическая болезнь в анамнезе, и так далее. Поэтому не выдерживает нагрузки организм просто, и всякие метаболические нарушения происходят, и… Так, чего я ищу… Я хочу биохимию утреннюю. Так, АЧТВ, альбумин, а, вот, мочевина.

Мочевина 40. А, ну понятно. Мочевина 40. Острая почечная недостаточность тоже как осложнение ковида. Очень часто бывает, у пациента перестают нормально функционировать почки, соответственно, шлаковыводящая функция нарушена, ну почки — это все, без почек мы никак.
И он ухудшался, ухудшался, уже все наши резервы, которые мы только можем, мы все что могли делали, но, к сожалению, вот он ушел. Он закономерно ушел, ничего здесь такого не произошло. Неожиданного».

«Тем более он в прон-позиции», — добавляет Ирина Евгеньевна. «Мальчики»-медбратья как раз ушли на перерыв. Петрович остается лежать лицом вниз, и лицо отекает, становится синим. Наталья Григорьевна тоже на перерыве, и Ирина Евгеньевна звонит ей: «Але! Григорьевна, у тебя усопла седьмая койка. Ну которому мы подушку подкладывали. Ну он это прям раз — и сделал, на животе. Мочевина 40. Мы ничего пока не оформляем. Ну, в общем, ты приходи, и будешь делать. В смысле, когда придешь, тогда и оформим».

Человек здесь сведен к истории болезни. Петровичу было 69 лет. Он заболел 9 сентября. 28-го его перевели в реанимацию и подключили к ИВЛ. У него был синдром Гийена-Барре — аутоиммунная болезнь, парализовавшая дыхание. 6 октября обнаружили коронавирус, 8 октября перевели в 15-ю больницу, в 4-е АРО. 16-го его попытались снять с аппарата, 18-го началось ухудшение. «И он здесь жил столько дней, получается».

Вернулись мальчики. Говорят: «Ни фига себе помогли!»

Тело Петровича перевернули и отгородили ширмой. Смерть прячется за белой тонкой шторкой.
Из-за того, что надо писать свежие дневники на час ночи, врачи не спешат фиксировать смерть. «Сразу, как увезут тело, подадут нового пациента, и его надо будет оформлять». «У нас тут конвейер».

В дневнике наблюдения за больными Наталья Григорьевна пишет, как ухудшается уже мертвый Петрович:

«Прогрессирование полиорганной недостаточности (дыхательной, церебральной, сердечно-сосудистой, почечной), с грубыми электролитными и метаболическими нарушениями. Мацерации на животе, давление 80 на 30, инъекция норадреналина 650».

Мимо прокатываются каталки с телами. Тела накрыты простынями с головой.

За три часа прокатываются пять или шесть каталок. «Паровозиком».

Реаниматологам надо заполнять протокол сердечно-легочной реанимации. Они заполняют. «2.45, зарегистрировано урежение сердечного ритма. В 3.15 констатирована смерть больного. Непрямой массаж сердца, — пишет Наталья Григорьевна. — Введен адреналин болюсно».

Смерть Петровича фиксируют в 3.15.

Наталья Григорьевна звонит его сыну. Ее голос становится стеклянным, леденцовым. Она говорит:

«Здравствуйте. Вас беспокоят из отделения реанимации 15-й городской больницы. Подскажите, пожалуйста, кем вам приходится? Примите, пожалуйста, наши соболезнования. К сожалению, он скончался.
Можете ли вы сейчас записать номер телефона? Я подожду. Завтра после 9 утра позвоните, пожалуйста, по этому телефону, и вас сориентируют по всем вопросам. Да, до 9 утра не имеет смысла что-то делать. Еще раз примите наши соболезнования и всего доброго».

Еще через два часа приезжает твердая каталка. Два парня — белые фигуры в СИЗах — переваливают тело Петровича и укрывают его простыней. Санитарка Алла из Гусь-Хрустального (4 часа до работы, 4 часа обратно) моет койку, готовит к новому пациенту.

Пока врачи оформляют смерть и пишут следующие дневники, Марины наблюдают пациентов. У мужчины на четвертой койке раздуло живот. Пациент З., которому спасали ногу, лежит на животе. Он без сознания, на ИВЛ. Стопа красная, пальцы черные. Кровообращение в стопе не запустилось, и ногу будут отрезать — но ниже, чем могли бы, не по бедро, а по голень.

Петровича Марины любили, звали «Питомец». «Понятно было к чему идет, но думали — только бы не в нашу смену». Вспоминают, как переписывались с ним записками — он на аппарате, без голоса, писал плохо, но писал, пока был в сознании. Как он попросил кефир, и они бегали по корпусу ночью — искали кефир и нашли. Как просил арбуз и помидоры, чтобы подержать во рту. Как обещал жениться на Марине Большой, и они смеялись, что он москвич, и она станет москвичкой.

«Раньше мы жаловались, что 17 кесаревых в день, — говорит Марина Большая. — Теперь мы мечтаем, чтоб кесаревы, а не это».

— Ну вот так они и умирают. Поэтому я говорю, что коэффициент полезного действия — ноль. Сейчас этого выкатили, следующего закатят, — говорит Наталья Григорьевна.

— Лена просто была очень удивлена, что мы реанимационные действия не выполняем, — улыбается глазами Ирина Евгеньевна.

— Реанимационные действия имеет смысл выполнять только тогда, когда они могут привести к какому-то эффекту. Если мы на протяжении недели бьемся за больного, а он не отвечает на наши действия, нарастает полиорганная недостаточность… От того, что мы сейчас полчаса попрыгаем, покачаем в целлофановом пакете — только физкультурой позанимаемся.

— Мы немножко можем заглянуть в будущее, — говорит Ирина Евгеньевна. — Вот моя палата. Первая койка — труп, вторая койка — молодой, поборемся, третья — не факт, четвертая — труп, пятая — труп, шестая — может быть.
— А З.?

— З. — может быть. Я сейчас жестко скажу. Пациенты старше 80 с 3–4-й стадией пневмонии в реанимацию не должны поступать, — говорит Ирина Евгеньевна. — Как на войне. А это война. А реанимационная койка дорого стоит. Есть люди, которые могут побороться за жизнь.

Перевод на русский видеодоклада Пола Марика — известного реаниматолога, шефа легочного отделения Eastern Virginia Medical School в Норфолке:

«Ковид — болезнь, подобной которой еще не было. Это беда. В день у нас семьдесят тысяч заболевших и идет рост. Зимой будет плохо. Готовьтесь.

Ковид - не грипп, т.е. совсем не похож на грипп. При гриппе происходит стимуляция синтеза интерферона, при ковиде - его подавление со всей иммунной системой.

Ковид не похож ни на одну другую болезнь, т.к. вызывает цитокиновый шторм, это опасный и коварный вирус.

Сложный и запутанный механизм. Скорее всего, вирус от летучей мыши, где промежуточный носитель, не вполне понятно, перескочил на человека.

Ковид связывается с АСЕ-2 рецептором в носоглотке и включает протеолиз для проникновения в клетку хозяина. В геноме 28 белков, 4 структурных, 8 вспомогательных, остальные - неструктурные белки, первичный транскрипт подвергается протеолизу.

РТ-ПЦР для обнаружения вируса использует небольшой участок вирусного генома (не весь вирус), в Америке это один участок, в Европе - другой. Отсюда могут быть расхождения.

Неструктурные белки ковида подавляют синтез белков в клетке хозяина, в основном блокируя иммунный ответ: ингибирование трансляции человеческой РНК, инактивация НК (NK) клеток, блокада синтеза интерферона, ингибирование синтеза МНС-1, мешает автофагии и апоптозу и тд. Иммунный ответ в клеткax хозяина подавлен. Hеструктурные белки защищают вирус от человеческой иммунной системы.

Как распространяется: Главный способ - капельный. Также аэрозоль, это дальше шести футов, особенно зависает внутри помещений. С поверхности (фомиты) видимо, не очень важный, если вы не находитесь в эпицентре ковида, сюда же вопрос стабильности вируса в среде.

При разговоре с каждым (!) выдохом выходит примерно миллион вирусных частиц (вирионов). Вирус с вдыхаемым воздухом попадает в носоглотку к случайному бедолаге и там бурно реплицируется в защищенной от иммунитета среде.

Таким образом, самая бурная репликация вируса с наращиванием вирусной нагрузки происходит в носоглотке. Далее вирус попадает в легкие аспирационным путем.

Заразившийся ковидом наиболее заразен в инкубационном периоде до появления симптомов, и (меньше) в первые дни симптомов. В этом основная засада. САРС и МЕРС наиболее заразны с момента появления симптомов. Повторить: ковид наиболее заразен с огромной вирусной нагрузкой в предсимптоматичных людях. Вирусная репликация в носоглотке достигает пика до начала симптомов.

Наиболее эффективный способ борьбы с ковидом: маски. Обязательно и всем. Маски защищают и себя, и окружающих. Надев маску, человек не распространяет вирусы, и одновременно уменьшается количество вирусных частиц, которые человек вдыхает если вдыхает.

Важно: тяжесть заболевания зависит от размера инокулюма, те кто вдохнул меньше вируса - заболел легче или перенес асимптоматично.

Итак репликационная фаза вируса максимальна до появления симптомов. В легочной фазе у человека уже нет живого вируса, но есть циркулирующие ошметки вируса (viral debri). Иммунный ответ на эти ошметки убивает хозяина. Живой вирус не убивает.

Температура держится 12 дней. Человек чувствует себя лучше на 6-8 день, но в этом коварство вируса: появляются респираторные симптомы. У некоторых бывает молчаливая гипоксемия: сатурация кислорода 43%, а он не чувствует - 3-4 дня такого прогресса, реанимация, интубация, смерть.

Положительный ПЦР не означает, что человек заразен. Ошметки вируса дают положительный ПЦР.

Чувствительность ПЦР 80%. Можно быть негативным по ПЦР и иметь ковид.

Живой вирус и вирусная нагрузка: после восьмого дня с момента появления симптомов живой вирус не выделяется, а ПЦР может быть положительным до семидесяти дней.

Можно быть положительным по ПЦР и не быть заразным. После шестого дня инфекционность падает. Считается что с десятого дня больной человек не заразен даже если ПЦР положительный.

После 6-8 дня лавинообразно нарастает отложенный иммунный ответ на вирусные ошметки с выделением цитокинов (стимуляторов иммунных клеток). Нарастает эндотелий, проницаемость сосудов, активация свертываемости. Цитокиновый шторм убивает хозяина.

Цитокиновые сигнальные пути избыточны и увеличение цитокинов скорее всего вызвано освобождением из дохлого вируса большого количества одноцепочечной РНК (сс рнк, ss rna). Одноцепочечная РНК очень иммуногенна, ничто не сравнится. Предстоит выяснить, почему.

На анализе крови снижение B, Т (СД4, СД8), и НК клеток. Биомаркеры воспаления повышены (д-димер, ферритин, и т.д.).

В умерших находят очень мало вируса, но обширное повреждение эндотелия, активацию макрофагов, тромбоз.

Итого. Три фактора ведущие к полиорганной недостаточности и смерти: гипоксия, цитокиновый шторм, гипер-коагуляция.

Hеоднородность течения болезни. Количество попавшего в организм вируса имеет значение! Носите маску! У некоторых есть кpоcс-реактивность к другим коронавирусам. Возраст, мужской пол и лишний вес - факторы риска ведущие к смерти.

Как лечить: зависит от фазы.
В репликационной фазе вируса - антивирусные. Антивирусные не помогают в поздней стадии. Ремдесивир надо давать рано. Возможно, ивермектин имеет активность.

В легочной фазе - противовоспалительные. В лeгочной фазе падает сaтурация кислорода. Некоторые люди даже не имеют симптомов гипоксии, потому что вирус нейротоксичен.

Pемдесивир показывает очень слабое улучшение (11 дней против 15 дней), обсуждается как сделаны трайлы, кое-где натянуто за уши. Ремдесивир помогает в мягких случаях до начала цитокинового шторма.

Вышло только что европейское WHO Solidarity study, ремдесивир там провалился. Так же провалились интерферон и хлороквин. Хороших антивирусных нет. Антивирусные работают только в начале!

Чтo работает? Стероиды. Медрол. Противовоспалительные стероиды в поздней, легочной фазе. Чем тяжелее больной, тем выраженнее эффект стероидов. Если больной еще не получает кислорода, стероиды не нужны, они вредят. Стероиды надо давать достаточно долго, десять дней. Быстрое снятие со стероидов - ни-ни. Дают ещё Витамин Ц (внутривенно в высокой дозе) и Витамин Д.

Антикоагуляция. Чем тяжелее пациент, тем более полезна антикоагуляция. Поворачивать больного на живот (пронация).

Избегать интубации всеми способами. Смертность на интубации высокая.

Перспективными представляются ингибиторы вирусного вхождения в клетку, например, капли или спрей в нос. Это решило бы проблему. Как эффективно было бы прикончить вирус у вас в носу!

Что с иммунодефицитными больными? Люди живут с агаммаглобулинемией, после пересадки на лекарствах от отторжения. Они очень подвержены инфекции, но переносят без цитокинового шторма, те имеют более мягкое течение болезни.

Пост-ковидный синдром. Половина выздоровевших от ковида имеет долговременные симптомы: усталость, одышка, боль в суставах, боль в груди, кашель, отсутствие обоняния и вкуса, сухость глаз и рта (аутоиммунное), головная боль, мокрота, боль в горле, головокружение, понос.

Вакцины нет, шансы довольно низки. С подачи фармкомпаний сложили все яйца в одну корзинку, поставив на вакцину. Почему нет международного вакцинного клинического испытания, почему все действуют по отдельности?

Все медицинские организации - CDC, FDA, WHO — все действовали провально. Бразды правления захватили фармкомпании, которые нацелены на прибыль, и они толкают вперед эти многочисленные вакцины. Человечество провалило экзамен»

Перевод: https://experiment8or.livejournal.com
Оригинал видео:

Приветствую вас, многоуважаемые сэры!

Вчера я исполнил наконец свою мечту идиота, я купил электросамокат.

По сути, он мне мало нужен, так как до работы на нем не добраться, в связи с особенностями маршрута, но для покатушек до бассейна, до которого от дома три километра, плюс как игрушку, почему бы и нет. На самом деле просто захотелось.

До этого у меня был обычный самокат, покупал прошлым летом, но из-за постоянного отталкивания одной ногой и упором на вторую, у меня начинала болеть спина, так что я его продал.

Сильно мажорить я не хотел, но и совсем полное барахло рассматривать не стал, так что взял El Sport T8.

Я осознавал свои таланты, так что в первый день ограничивался первой скоростью, до 20 км/час. Было весело, мне понравилось, особенно заценил плавность хода на кочках. Доехал до бассейна, потом вернулся, ляпота!

На другой день я решил объехать весь район. Даже камеру нацепил за каким-то хреном.

Потом заряд камеры закончился (да, я теперь знаю, что в самокате есть usb для зарядки), но я решил проехать в соседний район. Там открылось мне чудесное: только что построенная трасса, по которой ещё не пустили транспорт. Народ активно этим пользовался, рассекая не великах, самокатах и роликах.

И я, в порыве резкого приступа слабоумия и отваги, переключил скорость на максимальную, разогнавшись до 40 км/час. Мчал я так минуты три, а потом потерял равновесие.

Я чётко понимаю, что так люди ломают себе руки-ноги, выбивают зубы, раскалывают черепа, убиваются нахрен. Но мне повезло, отделался жертвопринашением его величеству асфальту несколько кусков кожи, убитыми шортами, разбитыми любимыми андроид-часами и ушедшим в Вальгаллу бортовым компьютером.

В чём мораль, спросите вы. Нахуй это надо на реакторе? Да всем посрать. И вы будете правы.

Но все же всем советую воспользоваться моим жизненным опытом в схожих ситуациях и беречь себя.

Гифка отказывается присоединяться, что по ссылке, что файлом, так что только так - https://s7.gifyu.com/images/20200701_210716.gif