Neural Shit Продолжаю насиловать llama 3. Вот вам сказка "Репка” в стиле Буковски: В тот день, / буковски :: сказка :: репка :: нейросети

>Я с ужасом осознал, что сегодня понедельник и мне снова нужно идти на работу!

концовка обосраться можно

Что-то настрочилось.

Тьма. Ночь. Мрачные улицы, озаряемые блеклым ложным светом фонарей и фар, проносились мимо меня, как нездоровые видения лихорадочного сна. Моему угасающему сознанию было всё равно - очередной переполненный ядом и гнусью день снова вытянул из моего тела всю энергию, будто бы уродливая пиявка, жадно присосавшаяся к источнику крови. После нескольких часов, принесённых в бесполезную жертву чужим прихотям и безумию, моему обессиленному разуму не хотелось ничего, кроме как раствориться в забвении порочной жидкости и заслониться от этого сломанного и проклятого мира смехотворной стеной из нескольких слоёв ткани в горячечном ожидании новых оголтелых ритуалов, которым было суждено начаться со следующим восходом беспощадного солнца.

Казалось, моё богопротивное существование завершило очередной цикл вечного лихорадочного движения и должно было неминуемо перейти от этапа ложной жизни и действий к этапу столь же ложной смерти и покоя. Однако тщетны попытки смертных тварей предвидеть, что приготовлено им невообразимой для их крошечных сознаний Вселенной. Стоило мне только приблизиться к месту, которое сардонической усмешкой судьбы было названо моим домом, в глубине своей сущности я почувствовал давно знакомое пробуждение отвратительного миру чудовища, жадно требовавшего дать ему попрать мир своей омерзительностью.

Лишь только я осознал происходящее, в то же мгновение моё сознание и подсознание возопили в унисон от нахлынувшего ощущения опасности. Монстр, требовавший моего послушания, был моим проклятием на протяжении всей жизни. С первого дня, как моя слабая и сломленная гнётом реальности плоть явила свою оболочку миру, его смрадная тень уже нависала над нею, и редки и благостны были те дни, когда его жестокая воля не терзала меня. За всё своё существование я сталкивался с ним так часто, что научился понимать его переменчивые настроения и подстраиваться под них, аккуратно и постыдно встраивая его время в свой распорядок дня. И сейчас опыт моих многолетних терзаний вопил о том, что времени у меня почти нет. Нужно как можно быстрее совершить ритуал.

В тот же краткосрочный миг я, даже не дав своему хрупкому сознанию времени осознать ужас происходящего, ускорил шаг и в лихорадочной спешке устремился в чрево блеклого каменного убежища, где я мог осквернить реальность требуемым от меня богохульством. Окружающие меня люди тщетно пытались разгадать причины неожиданной перемены в моём поведении, и я мог лишь порадоваться, что способен умело скрыть от них цели моих метаний. Для их простых человеческих разумов так будет лучше. В спешке я приблизился к разваливающемуся строению, доставая на ходу ключ от моей лишённой красок жизни лачуги. Рывок - и моё тело уже окружено воняющим неопрятным каменным зёвом подъезда. Второй рывок - и перед моим взором предстала мрачная металлическая преграда, защищающая внешний мир от нечистот моего преисполненного скверны логовища.

Взбудораженными от страха и напряжения пальцами я начал её открывать. Всё это время, каждую бесконечно долго тянующуюся секунду я ощущал, как внутри растёт недовольство и ярость рвущегося наружу монстра. Существо, чьё имя проклято самим родом людским быть квинтессенцией всего противного чистоте и невинности, бесцеремонно и настойчиво требовало от меня ослабить самоконтроль и позволить ему завладеть моими дейстиями. Я знал, что не в моих силах было противостоять его всеподавляющему зову бесконечно - я знал, что моей воле снова суждено иссякнуть, а моему телу - отдасться власти этой неописуемой мерзости. Всё, на что я мог надеяться - это продержаться достаточно долго, чтобы моё навечно проклятое тело могло свершить надругательство над реальностью в специально приспособленной для этого ритуальной комнате.

И вот, наконец-таки, возвывающиеся предо мною мрачные стальные врата ответили на мои мольбы и призывы, позволив проникнуть вовнутрь и спрятаться прочь от беспощадно наблюдающих и осуждающих глаз внешнего мира. Со всей доступной моему истерзанному блеклым существованием телу скоростью я закрылся от этих безжалостных глаз, укутав себя в мрачном забвении тесных грязных сводов. Но расслабляться ещё было рано. Я стал быстро освобождать свою оболочку от неприметного и в то же время отвратительно вызывающего кокона, сотворённого голодающими рабами из кожи замученных насмерть животных и тел обманутых жестокой волей растений. Как только минимальные приготовления были завершены, я, собрав в свой тщедушный кулак последние остатки воли и смелости, вступил в помещение, которому по воле противного всему божественному и потерявшего всякое подобие здравомыслия разума безумного строителя было суждено стать местом восхваления самых гнусных порождений недоступных человеку запретных бездн.

Тёмное, тесное и гротескное помещение было покрыто керамикой и кафелем, подобно бойне, на которой безо всякой жалости лишали жизни бесчисленных тварей, пуская их ещё горячую кровь литься рекой на потеху забытых ужасов человеческого сознания. Оно намеренно было лишено всякого подобия окон, дабы солнечный свет не мог быть осквернён теми инфернальными ужасами, которым было должно твориться здесь. Никаким архитектурным изыскам не было здесь места, ибо искусство было прямой противоположностью творимому здесь насилию над прекрасным и было бы попросту неспособно здесь выжить. Попасть в это безбожное и ужасающее место можно было лишь одним путём - тем, по которому пришёл я. Его главный осквернитель и палач, приносящий в своих проклятых мирозданием чреслах противный самой людской сущности ужас.

И я, давно больше не чувствуя внутри ни тени стыда и отвращения к себе, вновь пришёл в это пронизанное нездоровым человеческим ужасом место сотворить кошмарное надругательство надо всем, что ещё осталось прекрасного в этом покинутом богом тошнотворном мире. Предо мной зияла пасть ритуального алтаря - абсурдной формы конструкта, чьё загадочно уродливое строение не могло служить никакому разумному и чистому помыслу. Он был цвета обнажённой всем злорадствам мира кости умершего титана, холодный, как касание смерти, пришедшей избавить измученного ущербного грешника от бесконечного круговорота страданий, созданный из неестественных материалов, являющихся порочным искажением воли природы, богохульным надругательством над её телом. Его безбожно гнусный вид, тем не менее, потусторонним зовом притягивал к себе мою одержимую чудовищем плоть, теряющее последние крупицы воли к сопротивлению.

С омерзительным болезненным рвением я устремился к этому алтарю и доведёнными до автоматизма движениями занял необходимое и постыдное положение, обнажив своё нечестивое тело от последних остатков кокона угасших жизней. Изнывающая от нетерпения тварь больше не позволяла мне никакого своеволия. Бесцеремонно отбросив моё угасающее от ужаса перед творимым сознание, подобно демону преисподней оно овладело моим ставшим одержимым этой гнусью телом и, повергая в нечестивый трепет саму ткань творения, начало изрыгать себя самоё из моей преисполненной скверны оболочки.

Мне не нужно было смотреть, чтобы понимать, какие циклопично чудовищные деяния творились на занимаемом мной алтаре. Каждый раз, когда совершался сей богомерзкий ритуал, я не хотел смотреть на происходящее. Я не мог. Всё, чего хотелось моим поруганным и осквернённым остаткам души - это оказаться как можно дальше от творимого в этой комнате безумия, от сумашедшего смрадного вызова, бросаемого бесконечно кошмарным неописуемым деянием в пустоту равнодушной Вселенной. Но сама суть моего "я" была неотрывно привязана к этим порочным преступлениям, и я был проклят навеки быть невольным участником этих душераздирающих гнусностей.

Подобные существа никогда не подобны друг другу в точности. Форма их тел нарушает все кажущиеся незыблемыми законы геометрии, не напоминая собой ничего, кроме самих себя. Их размеры и свойства также не могут быть описаны никаким здравомыслящим существом иначе, кроме как своим нечестивым именем. Но что всегда остаётся ужасающе омерзительно неизменным - это их противная всему человеческому сущность, отталкивающая и отвергаемая на самом глубинном уровне сознания как нечто, оскорбительное и гнусное в глазах самой жизни.

Сопровождаемый нечестивым зловонием и омерзительно-тошнотворными звуками, внутреннее чудовище безжалостно терзало моё навеки опороченное тело в попытках добраться своей невыразимой скверной до реального мира. Обычно оно было спокойней, но на сей раз самого факта осквернения ткани реальности своим ущербным присутствием было для него недостаточно, и оно вымещало свою первобытную злобу на мне. За то, что я осмелился снова бросить ему вызов и удерживать внутри, пока не смог сокрыть от окружающего мира в ритуальной комнате, которое было для него лишь ещё одной серой темницей.

Наконец, богохульство свершилось. Высвободившись из заточения в моем теле, чудовище распростёрло своё отвратительное тело на алтаре. Дрожа от дикой и безумной смеси ужаса и облегчения, я осмелился бросить свой взгляд на совершённое преступление. Как всегда, чудовище было ужасающе отталкивающим. Как всегда, оно было безжизненно и мертво. Безжалостно и жестоко забрав мои силы и тепло моего тела, оно прекратило своё существование в тот же миг, когда покинула мою навеки осквернённое ею оболочку. Ему больше не было нужды существовать - бросив свой чудовищный и гнусный вызов реальности, оно достигло своей цели. Бесчётное число других чудовищ последуют по его пути в будущем, так же как оно сегодня последовало по пути, проложенному до него тысячи раз.

Убрав прочь от себя зловонный труп монстра, избавившегося от меня минутами ранее, я покинул свою отвратительную обитель и, всё ещё дрожа своими тщедушными коленями, позволил своей смертной оболочке немного отдыха. Однако, пока плоть отдыхала, изувеченный осквернённый навеки разум не знал покоя. Его терзала ужасающая мысль, открывавшая перед ним двери бесконечного безумия. В страшном бреду лихорадящего сознания я измышлял над мыслью, бросающей вызов Вселенной не меньше, чем совершённый минутами ранее богопротивный ритуал зловония и омерзения. В своём невыразимо зловещем осознании я думал о том, что подобное проклятие висит не только на моей богопротивной душе. И в мрачном прозрении отчаяния я понимал, что рождение подобным чудовищам вынужден давать каждый человек на Земле. Обречённые ненавидеть самих себя и свои противные реальности творения, изо дня в день мы бесконечным немыслимо кошмарным конвейером производим подобные богохульства, чья невыразимо отвратительная сущность противопоставлена нам самим, нашим собственным "я". И злобная шутка Вселенной состоит в том, что все до единого мы вынуждены ненавидеть то, что неотъемлемо от самого нашего существования, то, что сопровождает нас до самой смерти, не покидая никогда и терзая наши тела и души своей невыразимо ущербной и отвратительной сущностью.

Воистину, этот мир проклят быть безумным.

В стихи 3.5 не сумел.

В темных, мрачных глубинах забытых времен, во тьме, что обволакивает каждый уголок человеческого сознания, происходили события, не поддающиеся объяснению и постигнутые лишь самыми смельчаками среди нас.

Наши маленькие семейные районы не были свободны от влияния этой могучей тьмы. В глуши нашего забытого городка, там, где воды реки шептали старинные загадки и древние деревья мерцали в сумеречном свете, жила девочка по имени Таня. Ее голос пронзал мрак, и слезы, прольются лишь однажды, заставили дрожать саму тьму.

"Наша Таня громко плачет:
Уронила в речку мячик.
— Тише, Танечка, не плачь:
Не утонет в речке мяч."

Но мало кто знал, что в той речной воде спрятано что-то большее, нежели мячик. В темных глубинах под поверхностью тихой реки спрятаны были древние сущности, чужие этому миру, ожидающие лишь момента, чтобы вновь вступить в контакт с живыми.

Сквозь плач Тани звучали проклятия, забытые речные духи заставили ее голос звучать как клич отчаяния. И лишь немногие знали, что в этой древней песне проснется что-то, что не должно пробуждаться.

И так, в темном вечере, под мерцающим светом звезд, пространство и время переплелись, а мячик, утонувший в речке, стал лишь началом чего-то более глубокого и ужасного, чем смеют предполагать даже самые отчаянные из нас.