Этой снежной январской ночью Иван не мог уснуть. Он лежал на своей кровати, укутанный мягким ватным одеялом, и, нежно поглаживая свой лысый череп, размышлял о сущности бытия. Сквозь тьму, наполнявшую его комнату, он смотрел на портреты фюрера, коими от потолка до пола была увешена западная стена его комнаты, и думал. Точнее спрашивал себя: «Вот кидаю я от сердца к солнцу конечности, Мейн Кампф перечитываю, да голову наголо брею, а смогу ли я кому-нибудь его теплое брюхо вспороть во имя правой идеи? Кто есть я: унтерменш дрожащий, или право имею? Что бы мне такого сотворить, чтобы с чистой совестью, гордо вскинув голову, назвать себя Арием? Придумал! Мне нужно убить бабку!»
Едва мысль эта промелькнула у Ивана в голове, как он подскочил с кровати, включил в комнате свет и, стоя в одном исподнем, встал к зеркалу и величественно поднял выпрямленную правую руку к потолку. Затем спешно достал из шкафа белые штаны, черную футболку, черную кожанку, гриндера и немедля облачился в них. Еще раз вскинул руку. Достал из-под кровати давно запрятанный там и ждущий своего часа топор, спрятал его под курткой, подвесив на пришитую к подкладу петлю, и вышел из комнаты. Собирался уже открыть замок входной двери, как услышал, что мать проснулась и шаркает тапочками в коридор.
- Далеко ль, Родя, собрался?
- Я Ваня.
- Какая в жопу разница. Куда пошел говорю?
- Ма, да во двор вон, в футбик с пацанами погоняем.
- Через час чтоб дома был.
- Ладно.
Иван вышел на улицу. Температура держалась та отметке -32 и в тоненькой кожанке было малость зябко, но одеться теплее не позволяла идея, так что возвращаться домой он не стал. Вышел со двора, пошел вдоль дороги по тротуару в сторону рынка. Оглядываясь по сторонам, внимательно смотрел на людей и на обстановку. Кругом говно. Вот идет маленький мальчик, закутанный в сто одежек, в сопровождении мамы, а Ивану кажется, будто две какашки по снегу катятся. И так куда не посмотри – все говно и мерзость. И вроде бы по консистенции, запаху и виду каждая говешка своеобразна, да вот только по сути – все равно говно и мерзость. Мучили Ивана и душевные терзания. Люто мучили, надо сказать. Два шага сделает – голова закружится, еще два – на снег белый вечерним супом сблевнет, в общем, все как у Федора Михайловича. Эх, тяжко Ивану приходилось, тяжко. Да только вот иначе разве ж можно очиститься, прозреть и прийти к истине? Нет, только через боль, терзания, головокружения и сблевы.
Путь он держал к одной бабке, живущей в деревянном одноэтажном доме за центральным рынком. Бабка та ветераном войны была, да социалистического труда, так что жалости Иван к ней никакой не испытывал. Напротив – острое, как топор под курткой, презрение и яркую, как этот их флаг красный, ненависть. Еще, пока шел, да блевал по кустикам, Иван надумал награды у бабки всяческие, да пенсию спиздить. Но шел он к ней не за тем, разумеется, а исключительно ради принципа.
Вот, спустя полчаса скитаний по темным улицам города, Иван стоит в подъезде дома бабки и становится невольным свидетелем разговора двух молдаван-грузчиков. Хрен его знает, что молдаване, а тем более – грузчики забыли в 4 часа утра в деревянной хате. Грузили, наверное, что-то. Да болтали о чем-то своем:
- Я вот тут как поднимусь – в Москву подамся.
- Нахрена?
- А на юриста учиться буду. Маман моя, помню, хотела, чтоб я юристом стал. Да я даже в МГУ поступил. Ну, молдавский ГУ. Отчислили правда со 2го курса.
- Че так?
- Козу ректорскую выдоил. Молоко семье нужно было.
- Слушай, а че мы тут ночью-то делаем?
- Не знаю. Мы ж грузчики. Грузим, наверное.
- Гыы.
Иван занервничал. Те двое стояли посреди коридора, прямо у двери бабкиной квартиры, и уходить не собирались. Значит, нужно тихонько прокрасться мимо них, решил Иван, да так, чтобы незаметно. Он сбросил с себя одежду и пошел к квартире, прижимая к голому телу топор. Молдаване его не заметили. Иван постучал в квартиру. Бабка открыла дверь, увидела на пороге бритоголового накаченного парня и ни секунды не колеблясь впустила его. Иван вошел в квартиру, закрыл дверь и ударил бабку топором в темя. Та упала. Иван обшарил квартиру, нашел бабкину заначку с бабками и всяческими другими ништяками, сложил все в целлофановый пакет и вернулся в прихожую. Там сидели на корточках молдаване-грузчики, доедая бабкин труп. Иван высыпал на пол сложенные в мешок драгоценности, лег среди них и стал ими обмазываться, выкрикивая какие-то речевки на чистом немецком. Затем в квартиру через распахнутое окно ворвался холод снаружи и Иван замерз насмерть в непотребной позе, рядом с объеденным телом. Полиция нашла их следующим утром.
Едва мысль эта промелькнула у Ивана в голове, как он подскочил с кровати, включил в комнате свет и, стоя в одном исподнем, встал к зеркалу и величественно поднял выпрямленную правую руку к потолку. Затем спешно достал из шкафа белые штаны, черную футболку, черную кожанку, гриндера и немедля облачился в них. Еще раз вскинул руку. Достал из-под кровати давно запрятанный там и ждущий своего часа топор, спрятал его под курткой, подвесив на пришитую к подкладу петлю, и вышел из комнаты. Собирался уже открыть замок входной двери, как услышал, что мать проснулась и шаркает тапочками в коридор.
- Далеко ль, Родя, собрался?
- Я Ваня.
- Какая в жопу разница. Куда пошел говорю?
- Ма, да во двор вон, в футбик с пацанами погоняем.
- Через час чтоб дома был.
- Ладно.
Иван вышел на улицу. Температура держалась та отметке -32 и в тоненькой кожанке было малость зябко, но одеться теплее не позволяла идея, так что возвращаться домой он не стал. Вышел со двора, пошел вдоль дороги по тротуару в сторону рынка. Оглядываясь по сторонам, внимательно смотрел на людей и на обстановку. Кругом говно. Вот идет маленький мальчик, закутанный в сто одежек, в сопровождении мамы, а Ивану кажется, будто две какашки по снегу катятся. И так куда не посмотри – все говно и мерзость. И вроде бы по консистенции, запаху и виду каждая говешка своеобразна, да вот только по сути – все равно говно и мерзость. Мучили Ивана и душевные терзания. Люто мучили, надо сказать. Два шага сделает – голова закружится, еще два – на снег белый вечерним супом сблевнет, в общем, все как у Федора Михайловича. Эх, тяжко Ивану приходилось, тяжко. Да только вот иначе разве ж можно очиститься, прозреть и прийти к истине? Нет, только через боль, терзания, головокружения и сблевы.
Путь он держал к одной бабке, живущей в деревянном одноэтажном доме за центральным рынком. Бабка та ветераном войны была, да социалистического труда, так что жалости Иван к ней никакой не испытывал. Напротив – острое, как топор под курткой, презрение и яркую, как этот их флаг красный, ненависть. Еще, пока шел, да блевал по кустикам, Иван надумал награды у бабки всяческие, да пенсию спиздить. Но шел он к ней не за тем, разумеется, а исключительно ради принципа.
Вот, спустя полчаса скитаний по темным улицам города, Иван стоит в подъезде дома бабки и становится невольным свидетелем разговора двух молдаван-грузчиков. Хрен его знает, что молдаване, а тем более – грузчики забыли в 4 часа утра в деревянной хате. Грузили, наверное, что-то. Да болтали о чем-то своем:
- Я вот тут как поднимусь – в Москву подамся.
- Нахрена?
- А на юриста учиться буду. Маман моя, помню, хотела, чтоб я юристом стал. Да я даже в МГУ поступил. Ну, молдавский ГУ. Отчислили правда со 2го курса.
- Че так?
- Козу ректорскую выдоил. Молоко семье нужно было.
- Слушай, а че мы тут ночью-то делаем?
- Не знаю. Мы ж грузчики. Грузим, наверное.
- Гыы.
Иван занервничал. Те двое стояли посреди коридора, прямо у двери бабкиной квартиры, и уходить не собирались. Значит, нужно тихонько прокрасться мимо них, решил Иван, да так, чтобы незаметно. Он сбросил с себя одежду и пошел к квартире, прижимая к голому телу топор. Молдаване его не заметили. Иван постучал в квартиру. Бабка открыла дверь, увидела на пороге бритоголового накаченного парня и ни секунды не колеблясь впустила его. Иван вошел в квартиру, закрыл дверь и ударил бабку топором в темя. Та упала. Иван обшарил квартиру, нашел бабкину заначку с бабками и всяческими другими ништяками, сложил все в целлофановый пакет и вернулся в прихожую. Там сидели на корточках молдаване-грузчики, доедая бабкин труп. Иван высыпал на пол сложенные в мешок драгоценности, лег среди них и стал ими обмазываться, выкрикивая какие-то речевки на чистом немецком. Затем в квартиру через распахнутое окно ворвался холод снаружи и Иван замерз насмерть в непотребной позе, рядом с объеденным телом. Полиция нашла их следующим утром.
Еще на тему
0.0
0.1
