"Сокровища коронованной горы" начало
Знаю, что не по адресу, но пишу книгу и хочу услышать мысли.
Пролог
Недавно
осевший туман росой скатывался по его сапогам, не один день топтавшим
бескрайнюю гладь полей.
Он, некогда известный многим, был
совершенным незнакомцем для самого себя. Наверно по этому, из всех четырех
сторон он так и не смог выбрать для себя одно единственное направление, и
жизненная линия его была похожа на бесконечную спираль. Не смотря на то, что,
надеясь выпрямиться, он всегда идет вперед, что-то постоянно тянет в сторону,
заставляя делать новый виток вокруг так до сих пор и не выбранного направления.
С каждым шагом вперед он все дальше уходит от своего прошлого, но
каждый взгляд назад перечеркивает весь отрыв исчисляемый сотнями и тысячами
шагов в направлении взора его. Он идет
по лесам, полям, лезет сквозь дебри в надежде не наткнуться на случайного
путника. Он перестал любить людей, когда понял, что мир, в котором он родился,
полон притворства и лжи, он стал ненавидеть себя, когда осознал, что не сможет
поверить в истинность слов, которые должны были ласкать его слух и затуманить
его разум. Лишь человеческая природа вынуждает его идти на контакт, и если
разум ненавидит людей, то сердце бесконечно этому противится. Такой конфликт разъедает.
Он не юноша и не считает себя стариком.
Первая половина его жизни учила его лишь смотреть свысока на тех, кто ниже, и
прогибаться под того, кто сверху. Этого он принять не смог, но цинизм и
лицемерие успели закрасться в душу.
Однако теперь, свысока смотрят на него. У него же остался лишь быстрый
оценивающий взгляд исподлобья.
Он – сын своего отца. Граф, но без
графства. Человек слова, редко его дающий. Он
не знает, чего хочет сам, но всегда готов выслушать то, что хотят от
него. Человек молчаливый,но не обделенный красноречием.
Он, идущий вперед, никогда не знает куда
придет. Он – Арктур, сын Ритта им не признанный.
Глава 1
Темень густого хвойного леса надежно
защищала сон даже от полуденного солнца, поэтому единственной причиной столь
резкого и потому очень скверного пробуждения, стал большой, если не сказать
огромный, ворон иссиня-черной масти. Ничем не примечательный, за исключение
своих размеров, ворон явно недоумевал, как человек может спокойно, даже
по-хозяйски спать на дереве. Все это непонимание и возмущение, он выразил в
простом, но от того не менее
многозначном и громком «Ккаррр». В этом звуке было все: и нотка
удивления, связанного все с тем же негодованием и непониманием, и явное
побуждение к действию, проще говоря, ворон хотел сказать то, что часто слышал
от людей, когда оказывался в немилости по различным, понятным только людям,
причинам.
Решив, что ворон в чем-то прав, что
разбудил его, и ему действительно пора идти вперед. Арктур подобрал свою
потрепанную сумку, стряхнул с нее и с одежды еловые иголки, высыпал их из
карманов, волос и еще нескольких не менее интересных мест. Поправил
ремень, на котором висели ножны, изрядно
похудевший, но все еще имеющий вес, кошель и небольшой подсумок с самыми
необходимыми мелочами: огниво, мешочек с табаком, трубка к нему, резак
кожевника, для свежевания шкур. Все остальное, неизвестно в каком
порядке, качестве и количестве, лежало в сумке. Там обязательно была одежда,
что могла понадобиться в случае резкого похолодания или прихода зимы, что
часто, не смотря на календарь,
происходит совершенно внезапно. Кроме одежды там были мотки веревки
разной толщины и прочности, а соответственно и области применения: будь то
силки для отлова мелкой, или лассо для крупной живности, не говоря уже о
необходимости что-то связать или подвесить.
Сборы заняли всего пару минут, а еще через
десяток место ночлега осталось далеко позади. Как бы ни любил Арктур людей, он
не потерял за долгие дни хождений по лесам, ту часть человеческой природы, что
тянула его к своим истокам. Поэтому уже
на протяжении нескольких дней и направлялся в сторону одного из тех небольших
городков (больше походивших на расплывшиеся деревни), которые, если развернуть
карту, можно соединять между собой используя как циркуль большой и указательный
пальцы. Этот, в частности, назывался Ятвиль и возник на реке «Тихая», служившей
для сплава леса, и поначалу был лишь чем-то
вроде перевалочной станции дровосеков. В который раз, сверившись с листом
бумаги, именуемым картой и хранившимся возле самого сердца путника: во
внутреннем кармане плаща, Арктур убедился в том, что не нарушил составленный им
маршрут. Немного подумал и решил, что через два дня подойдет к месту
назначения, где обязательно посетит популярное и очень людное место, именуемое
привычным для странников всякого рода и народа, простых местных, от мирно
отдыхающих после рабочего дня трудяг, до заядлых сплетников и пьянчуг, словом –
«Трактир». Это заведение, олицетворяемое не стенами и
крышей, а тем людом-народом, что наполнял помещение той атмосферой простого
человеческого веселья, отдыха, рассказов и россказней, прыгающих в своем
содержании от правдоподобных знаний и новостей до откровенных баек, поверить
которым можно лишь, будучи полным невеждой или, что бывает гораздо чаще, в
состоянии глубокого «веселья». Оно же достигается с помощью доброго эля,
количество коего может начинаться с пары кружек, каждая из которых, как
правило, умещала в себя около литра труда пивоваров, и оканчивалось ровно тем
литражом, который помещался в натренированное пивное брюшко одного из
завсегдатаев или заставлял «мило» похрапывая, пускать пузырьки в давно остывшей
похлебке.
Арктур не хотел проверять свою «вместительность»,
но прекрасно знал, что те, кто собрался
это сделать, но только начинал, служили лучшими источниками информации, ввиду того, что их повышенная разговорчивость
еще не заставляла заплетаться их резко полегчавший язык. Поэтому, свернув и
положив на место многострадальную карту, он направился вперед, постепенно
ускоряя шаг.
Не смотря на долгое пребывание наедине с
первозданной природой в лице бескрайнего хвойного леса и его обитателей, Арктур
не чувствовал в нем однородности или монотонности. Каждая пташка, как не
странно, не умолкавшая, услышав его гулкие, но не лишенные мягкости, шаги, пела
для него свою ни на одну другую не похожую песню. Каждый кустарничек,
растущий на многочисленных лужайках, попадавшихся на протяжении всего
пути, был для него совершенно индивидуальным произведением природного искусства,
не зависимо от видовой принадлежности, удивлявшим простотой форм и совершенно
непостижимой хаотичностью длинны и направленности веточек и каждого листочка в
отдельности. Цветущие же кустарники как, впрочем, и одиночные полевые цветы,
вызывали такую эйфорию, какую испытывает ценитель искусства, созерцающий
гениальную картину, но с одной лишь поправкой на то, что природа обладает тем
единственным качеством, именуемым абсолютной искренностью, что дороже любого
полотна.
Наверно поэтому легкость не покидала ни
разум не тело, легкость была в ногах, руках и, что приятнее всего, в мыслях,
Арктур не пробирался через дремучий лес, он гулял по мирно дышащей аллее. И эта
прогулка, длинной в обычный весенний
денек, подходила к концу. Розоватого оттенка лучи, пробивавшиеся сквозь широкие
лапы высоких сосен с запада, ознаменовали близость заката, сумерки наступали
постепенно и монотонно, что делало приближение темноты менее заметным потому,
как глаза успевали привыкать. Но все же закончился первый день, и половина пути
осталось позади, подтверждением этому стали многочисленные неяркие отблески
света, пробивавшиеся сквозь заметно поредевший лесной массив. Последние лучи,
закатившегося теперь, солнца отражались от
поверхности той самой речушки, на которой стоял тот самый город, дома
которого Арктур планировал увидеть завтра.
Было два варианта: поискать ближайшее
место, где можно перейти реку вброд или пойти вдоль русла до самого города.
Выбор в данной ситуации был очевиден и падал на первый вариант, ввиду того, что
примерно через семь - восемь миль река резко изгибается, образуя тупой угол, что
делает путь вдоль русла реки намного длиннее, а значит идти придется гораздо дольше, чем того хотелось бы. Поэтому
для того, чтобы пройти напрямик необходимо найти участок мелководья и перейти
реку, но, не обладая ночным зрением, искать что-либо было сложно,
следовательно, для этого должна закончиться
ночь, с ней уйдет темнота, и настанет утро. До утра же необходимо
дожить. Вполне логично было бы просто выспаться, но как ни странно, желание
поспать не входило в список приоритетных сейчас вещей, однако за длинный день в
пути, любой, даже очень выносливый,
человек имеет право проголодаться. Тратить, и без того малый, запас вяленой
оленины, при наличии кишащей рыбой, реки, было как минимум опрометчиво, как
максимум глупо.
Первостепенной задачей стал костер, и
если с тем, чтобы добыть огнь проблем не было, то материал самого костра
пришлось искать в сумерках, все больше похожих на ночную мглу, слегка разбавляемую далеким закатом и
светом первых появившихся звезд, поэтому
чаще всего хворост удавалось найти на ощупь: Арктур попросту спотыкался
об ветки поваленных деревьев и прочий древесный мусор или цеплялся за высохший кустарник. В итоге на
берегу загорелся небольшой, но достаточно яркий, чтобы заняться снастями,
костер. К снастям, лежавшим в сумке, можно отнести очень аккуратный, что было не
свойственно его хозяину, но являлось необходимым условием сохранности, моток лесы.
Запутав которую, можно распугать всю рыбу громко и вслух «сожалея» об этом
упущении. Несколько крючков и блесен были свалены в один малюсенький короб,
валявшийся рядом с той самой лесой. Не
смотря на свой долгий жизненный путь и рыболовецкий непрофессионализм хозяина,
закаленные крючья, ныне измазанные рыбьими останками в виде засохшего жира и
кусочками чешуи, не потеряли остроты. Их, как и блесен осталось немного, ввиду
того, что большинство крупной рыбы уплывало, забирая с собой трофейную снасть
как сувенир, происходило это или по причине не достаточной крепости лески или,
что бывало чаще всего, по причине все
того же непрофессионализма. Арктур
рыбачил только при острой необходимости и, что немаловажно, при наличии водоема.
Он знал основы: знал пару-тройку надежных широко специализированных узлов, знал
как более-менее далеко и точно забросить блесну и наконец, он знал, что для
того, чтобы заинтересовать рыбу, необходимо не спеша протягивать леску к себе, постоянно поигрывая:
то отпуская, то подтягивая. Найти хорошее удилище было задачей сложной, даже сложнее
чем собрать для костра хворост в темноте, поэтому в большинстве случаев справлялись
руки, чтобы не порезать их приходилось удить в перчатках.
Итак, процесс, который, кстати,
интереснее, чем его теоретическое описание, начался: легкий заброс, точность
которого оценить было сложно ввиду того, что на небе не было родного солнца, а
только далекие звезды. Но то, что он состоялся, определял глухой, еле слышный
на фоне потрескивающего хвороста, всплеск. Вообще, ночью ловля на блесну, а это
единственное, что было в его распоряжении, - занятие более чем обычно
основанное на везении: хищников ведущих охоту ночью в этом месте может не быть
вовсе. Фортуна, долгое время гулявшая где-то рядом, повернулась к мирно
рыбачащему страннику, и на пятой проводке Арктур почувствовал сначала легкое, еле
заметное увеличение сопротивления, и поначалу не придал ему никакого значения:
каких только подергиваний, задержек не было за пять проводок. Но после легкого
и не заметного толчка, последовал резкий и сильный рывок: леска натянулась и чуть не выскочила из потерявших
бдительность рук, побег не длился долго, и через секунду рыба, почувствовав
невозможность дальнейшего продвижения дальше по течению, остановилась
ошарашенная этим фактом. Эта пауза позволила отвоевать десятую часть расстояния
между рыбаком и его уловом, но вскоре пришедшая в себя и не желающая попасть на
вертел рыба, развязала борьбу за свободу. Борьбу, изредка прерываемую небольшим
затишьем, во время которого рыба толи переводила дух от усталости, либо входила
в исступление от наглости и упорства противника. Однако, только эти перерывы
были единственной возможностью сократить расстояние, не подвергнув при этом
целостность снасти опасности. Вскоре, понемногу сдававшая, на протяжении всего
времени, рыба попала в руки совершенно вымотанного и обрызганного водой, но
довольного рыбака.
До самого конца сопротивлявшаяся ждавшей
ее участи, рыба в итоге ее дождалась, получив тупым предметом по голове, обмякла, и
наконец, перестала дергаться и позволила спокойно себя осмотреть. Тело, лежавшее на руках, определенно
принадлежало рыбе, но определить вид и тем более дать полное название Арктур не
мог. Единственное, что можно было сказать так это то, что длинной она была чуть
меньше двух локтей, и обладала мощным туловищем. Крупная золотистая чешуя
приближала ее семейству карповых, однако единственное, что сейчас интересовало
уставшего рыбака это то, что мясо точно не было ядовитым, и даже вкусным при
правильном приготовлении.
С
этими мыслями он оглядел место своего ночлега: догоравший костер уже не
позволял быстро прожарить улов, искать же в темноте жерди и сооружать вертел,
чтобы равномерно прожарить мясо на
маленьком огне, ни просто не хотелось, но и было вовсе не целесообразно. Идеальный
вариант приготовления, вполне уместный в условиях постепенно затухавшего
костра, навалившейся после долгой борьбы усталости и подходившей к середине
ночи, за которой последует долгий день в пути, был прост и удобен, а также
обеспечивал готовый завтрак. Прогретый, если не сказать раскаленный, песок, на
котором горел костер, а сейчас лежали тлеющие угольки, стал прекрасной печью
для завтрака: Арктур аккуратно отгреб остатки костра, и вырыл рядом с костром
яму, так чтобы после засыпать ее теплым песком, на дно положил пушистую еловую
ветвь. На ветвь упала немного свернутая рыба, сверху лег слой того самого
песка, а поверху и по бокам были
засыпаны тлеющие угли, всю эту конструкцию завершила еще одна ветка для
уменьшения потери тепла. Довольный своей импровизированной печью путник улегся
рядом.
Усталость и тепло не позволили долго
любоваться безоблачным, звездным небом, треск тлеющих углей, мерное стрекотание
ночных сверчков и плавное журчание речной воды – все это сливалось в прелестную
колыбельную. Взор постепенно затягивался туманной пеленой, незаметно
потяжелевшие веки сменили полупрозрачную дымку, непроницаемой бездонной,
пропастью забытья, разум проваливался в нее, летел на встречу, ослепляющему
свету. Свету, который распадался на все цвета и оттенки, цвета рождали краски,
они сливались в картины, картины быстро
сменяли друг друга, образуя сны…
«…Тишина. Пустая комната, обстановка
которой была очень отдаленно, но не напрасно, знакома стоявшему в середине
Арктуру. Это был он, вряд ли телесно, однако разум не отвергал ту картину, что
раскрывалась перед ним. Комната была пустой: в ней не было людей, но внутреннее
убранство делало спальню, а это была именно она, полноценной, насыщенной: не
было не одной голой стены. Взгляд вошедшего в дверь человека первым делом
натыкался на кровать, которая стояла между двумя огромными окнами. Окна, сейчас
были плотно занавешены, но все же пропускали свет, что означало разгар утра. Тот
же, чьими глазами смотрел Арктур, стоял в центре, поэтому кровать располагалась
по правую руку, а взгляд его был обращен в сторону большого рабочего стола.
Четыре широких ножки надежно удерживали массивную столешницу, на ней лежало
скопище бумаг, валялись гусиные перья для письма, одинокая чернильница, а также
всяческий: полезный и реальный мусор. Два высоких, до отказа набитых, книжных
стеллажа, носили скорей декоративный характер, об этом хорошо говорил
равномерный слой пыли. Позади наблюдателя можно было увидеть средних размеров
камин, огонь в нем погас притом давно, поленница была полна и сама просила ее
опустошить. Двустворчатый полотняной шкаф, стоявший в дальнем углу, был
дополнен зеркалом в человеческий рост. Сейчас в нем отражался потолок,
массивные коричневые балки которого ярко
контрастировали с выбеленным потолком. Арктур подошел к зеркалу…
Все моментально сложилось воедино.
Отдаленная душевная близость этой комнаты объяснялась отражением: это был он,
Арктур, только моложе. Спокойное лицо, отрешенные глаза серо-голубого оттенка,
смотрели куда-то вдаль, мимо зеркала. Он был один, не был вынужден
соответствовать статусу: широкие, широкие, «величественные» плечи были небрежно
опущены. Это была его комната, была: в тот день все началось…
Стук внезапный, казавшийся оглушительно
громким, в клочья разорвал тишину. Стучали в дверь, та, судя по всему, была
заперта и не хотела впускать нарушителей спокойствия. Стук стал глухим,
какие-то слова, не внятные, нечленораздельные, доходили до Арктура, но понять
получалось только стук…»
Дятел –
лекарь леса, трудолюбиво простукивал ствол. Ритмичный звук соединял сон с
реальностью и разбудил того, кому этот сон принадлежал. Не смотря ни на что,
сон не был резко оборван, а плавно отошел в сторону. Ночь (или скорее ее
меньшая часть) прошла спокойно, без гостей: на истоптанном берегу не было
посторонних следов, а импровизированная печь была в том состоянии, в котором ее
оставили. Разве, что еловая ветка подсохла и скукожилась, однако отсутствие
внешних повреждений не гарантировало готовности рыбы.
Вполне
логично, что вытащенная рыба для еды не подходила, если конечно Арктур ни хотел
добираться до места назначения перебежками. На самом деле, единственным
результатом ночных манипуляций, стала относительная свежесть и возможность
правильно приготовить ее утром: сейчас
ничего не мешало разжечь нормальный костер, соорудить вертел, выпотрошить, очистить от чешуи и, наконец,
поджарить мясо. Вновь разгоревшийся огонь обнял своим жаром насаженную на жердь
тушу. Времени, которое ушло на то, чтобы окружающее костер пространство
наполнилось не только дымом, но и чудным запахом, возвещавшим о полной
готовности завтрака, хватило, чтобы прогуляться по берегу в поисках места
переправы. Мясо пылало жаром, ему необходимо было настояться и остыть, а после
началась трапеза: свежеприготовленное, оно в буквальном смысле таяло во рту и стало необычайно приятным
(особенно если вспомнить, сколько времени и сил ушло на ее поимку) началом
нового дня. Однако пиршество длилось не так долго, как того хотелось:
необходимо было отправляться в путь. Полуденное солнце неумолимо спешило на
запад, освещая путь тому, кто шел на восток…
Глава 2
Дорога, годами укатываемая земля,
соединявшая города деревни, с одной стороны тянулась к горизонту, а с другой
упиралась в кучку совершенно разных
домов, домиков и простых хижин. Тусклые огни выделяли городок из опускающихся
вечерних сумерек. Сейчас центром города была не лесопилка, которая когда-то
стала причиной появления самого городка Ятвиль и была местом работы большинства
его мужского населения, а то заведение, в котором их, и не только, можно было
найти, как днем, так и вечером, что вообще зависело только от их настроения.
Это самое заведение – трактир, имело название «Веселый Древоруб» не только
напоминавшее историю города, но и определявшее основную массу посетителей.
Арктур не был здесь до этого, но чтобы
найти трактир, достаточно было знать, что здание это было крупнее других, и при
этом старое как мир. И еще одно вывеска, висевшая над входом, сообщала всякому
мало-мальски грамотному или хотя бы догадливому человеку о том, что это
трактир. На расстоянии в несколько
двухэтажное здание ничего ни отличало от любого дома, но открытая на секунду
дверь выпускала наружу поток шума. В него сливались крикоподобные реплики,
вполне монотонные «политические дебаты» о жизни простых людей и жизни градоначальника, короткие ответы скрытных и
такой же монотонный рассказ болтливых путешественников, однако из-за
малочисленности последние занимали мало
места.
Трактирщик, то и дело, подливавший очередную
«капельку», спокойно оглядывал посетителей хитрым хозяйским взглядом, иногда
посылая официантку
