Даже и не знаю, как преподнести свою историю. / Истории

Даже и не знаю, как преподнести свою историю. Страшно это или нет — решать вам, я лично пока никак не разберусь в своих чувствах. Реальность своей истории доказывать даже и не стану пытаться. Толку-то, если вот она, эта история — смотрит телевизор и мнет в грубых руках сигарету.

Случилось это в конце июля. Был теплый летний вечер, начало двенадцатого. Мама вышла в ночную смену и уже отзвонилась нам с отцом, пожелав спокойной ночи. Отец засиделся на кухне. Как всегда, он курил свою «Приму» и угадывал кроссворды. Я без особого интереса сидел в очередной онлайн-игрушке «ВКонтакте» и готовился ко сну. Ничего особого, простой вечер.

В какой-то момент щелкнул замок входной двери: отец шёл на на выход и сказал мне, что пойдет к помойке вынести мусор. Я ответил: «Хорошо». Отец мой мужчина суровый, из бывших военных. Высокий, жилистый, почти никогда не улыбающийся и не смеющийся; черные, порядком выцветшие волосы и усы давно подернуты сединой, а карие глаза с пожелтевшими белками хранят в себе постоянную усталость. Что уж тут говорить: дают о себе знать горячие точки, в которых ему довелось побывать на своем веку. Короче говоря, волноваться за него не имело смысла — он из тех, кто сможет за себя постоять в любой ситуации.

Как только входная дверь захлопнулась, я поднялся с места, достал из потайного кармана рюкзака сигарету и отправился на кухню, чтобы тоже закурить. Отец не очень-то приветствует этой моей дурной привычки, несмотря на то, что сам смолит сигареты без фильтра с первого года своей срочной службы. В общем, так или иначе, а при нем я не курю.

Стою я на кухне и с наслаждением, большими тяжками, курю. Душно, комары летают. Тишина такая хорошая — только уголек потрескивает да комп шумит нечищеными кулерами из соседней комнаты. И тут с улицы раздался протяжный крик. Громкий, неестественно долгий, но притом вполне человеческий. Я так и замер. Сердце оборвалось, где-то под кожей пробежал холодок. Тысячи мыслей слились перед глазами единственной вспышкой. Крик тем временем оборвался, послышалась какая-то возня, чем-то отдаленно напоминавшая драку не совсем трезвых людей. Вскоре и эти звуки прекратились и потянулись бесконечно долгие минуты.

Я так и стоял с сигаретой в руках. Следовало бы немедленно бежать на подмогу, но в то же время, если уж отец не смог справиться с нападавшими… Затаив дыхание, я ждал. Ни звука больше. И вот, наконец, кто-то вставил ключ в замок и дверь открылась.

— Пап? — обеспокоенно окликнул я.

Отец отозвался и, как ни в чем не бывало, прошлепал в туалет в своих истоптанных тапках.

— Что произошло там? Кто кричал?— никак не мог отойти я.

— Да пес его знает, шпана, что ли, мало…

Я облегченно перевел дух, хотя крик все еще стоял в ушах. Тем временем отец сходил в туалет, вышел ко мне на кухню, да так и замер. Он переводил взгляд с сигареты, тлеющей в моей руке, на меня и обратно. Глаза его медленно наливались злобой, ноздри от негодования расширялись и сужались. Но это было ерундой по сравнению с тем, что чувствовал я. Передо мной стоял мой отец — отец как отец, родной и привычный, только… рыжий и с голубыми глазами. Клянусь Богом! Огненно-рыжие волосы и усы и ясно-голубые глаза! Шок, изумление… Как еще описать то, что происходило со мной?
— Папа… Что произошло?

— Ты что, сын, никак совсем нюх потерял?— прорычал он, сдвинув к переносице густые бронзовые брови.

— Папа, ты…

— Сигарету убрал!— рявкнул он так, что я чуть не подпрыгнул. Отец как отец, вот только… — Ты меня слышишь, вообще?

Я торопливо затушил окурок и снова уставился на него.

— Последний раз предупреждаю, — серьезно проговорил он. — Еще раз застану с сигаретой — не посмотрю, что ты уже взрослый, такого леща дам, что мало не покажется. Это ясно?

Я кивнул и с трудом выдавил:

— Что с тобой, пап?

— А что со мной? — нахмурился он пуще прежнего.

— В зеркало глянь…

Он раздраженно прищелкнул языком и ушел в ванную. Его не было несколько секунд, потом раздался голос:

— Ну, и что тебя так удивило?

Я подошел к двери, ведущую в ванную комнату, оперся плечом о косяк и, сглотнув густую слюну, проговорил:

— Отец… Ты рыжий.

Он насупился, еще раз посмотрел в зеркало, словно желая удостовериться в правдивости моих слов, и с деланным безразличием пожал плечами:

— Рыжий и рыжий, всякое бывает. Давай-ка спать.

Такие вот дела. Мне понадобилось несколько дней, чтобы окончательно отойти от шока. Отец на все расспросы отвечал в своей обычной грубоватой манере. Ни мне, не матери, ни друзьям, ни соседям так и не удалось добиться от него хоть сколько-нибудь внятного ответа, что же произошло с ним тем вечером. Так, мол, и так, ничего не произошло, вынес мусор и домой, криков никаких не слышал. Только однажды, выйдя из себя от очередного «что произошло», он выпалил:

— Да не помню я, чего пристали!

С тех пор мы оставили всякую надежду добиться от него ответа. Как это объяснить, не знаю. Ничего в голову не приходит. Я бы еще понял, если б он встретил какую-нибудь нечисть и вернулся бы седым… Знаете ли, массовая культура, фильмы и книги волей-неволей готовят нас к встрече с чем-нибудь этаким. Но что может заставить пятидесятилетнего мужчину ПОРЫЖЕТЬ, я не возьмусь судить.

И еще. Мусор он выносить по вечерам перестал. Говорит, мол, примета плохая, денег в доме не будет.

Вот и сейчас я печатаю этот текст, а мой отец сидит перед телевизором. Старый добрый вечно угрюмый капитан запаса… рыжий и голубоглазый. Мать рядом, и у нас с ней появилась дурная привычка: смотреть друг другу в глаза по несколько секунд, а потом украдкой синхронно переводить взгляды на отца. Так себя ведут люди, живущие в одном доме с душевнобольным. Хотя пока что в моем отце больше ничего не изменилось.