рассказ

ОСТОРОЖНО. ПЛАТОНИЧЕСКАЯ БЛЯДЬ.

Татьяна сидит передо мной, болтает ножкой и заявляет, что в ее окружении нет достойных парней. Она говорит, что мы "все какие-то не состоятельные", что ей сложно найти нормального мужика и где его искать вообще не понятно. Я прибываю в легком шоке, но на мой молчаливый вопрос "какого ты вообще здесь сидишь и говоришь мне всё это в лицо" уже подготовлен ответ. Ответ, мол "вы - друзья, вы не считаетесь и все дела". Одно поражает, ведь при всей описанной ею моей несостоятельности платить за ее десертик буду я. И тут меня осенило, что вокруг происходит какая-то вакханалия с женским полом. Я долго ломал голову, кто сидит передо мной, пока не вспомнил, что есть такой вид любви чистый и непорочный. Называется он Платоническая любовь по имени древнегреческого философа. Так вот оказывается, как и во всех других видах любви здесь есть нечистые на одно место барышни.

Знаете, может я что-то пропустил или папа мне что-то недорассказал, но в последнее время стал замечать большое количество странных девочек. Эти девочки довольно симпатичные. Они имеют модельный, театральный или еще какой-нибудь фэшнизмайпрофешн опыт. Это обязательное условие. Такие девочки уже коснулись глянцево-помадного мира своими маленькими загребущими ручонками. Они пару раз прокатились на ауди/бмв/мерседесе, выпили около двадцати мохито/секснапляже/дайкири, получили в подарок гэлакси/айфон/люмию. У них, конечно, был фотосет с каким-нибудь фотографом еще не столь известным, но уже весьма великим, значимым для культурного наследия глянцево-помадной индустрии. Их фотографии с лицом исполненным таинственной печали есть на геометрии/вклубе/лясенсейшен. Их иногда зовут в качестве хостесс, но они всегда делают занятой вид и часто опаздывают (а то и не приходят вовсе) на встречи с заказчиками. Их хотя бы раз пригласил журнал япокупаю/краснодармэгазин/собакакрд стать самой красивой девушкой города, но в местном стайле за пару тыщенок. Знаете, они бы не трогали меня, а я их. Я бы не заметил их в принципе, но... Часто такие девочки довольно милы. С ними достаточно просто познакомиться на псевдо светском рауте в убогой... Нет! В пафосном Saray-Kate, Kruzhka-Петружка или Bar-147 12 34. Познакомиться с этой скучающей милашкой можно, когда богатые разобрали дорогие стволы, а ушлепки разобрали убогих. Ты можешь даже рассчитывать на интересный диалог и ты даже сможешь проводить ее домой, но попадешь ты к ней в опочивальню на чай (хотя бы) лишь через 47 дней как описано в романе коэльо/ремарка/донцовой или в слезливом паблике вконтакте. А пока к ней домой нельзя, ведь дома ее ждет кот, окно, кофе, мысли о нем, инстаграм, грязная посуда и кастрюля с присохшим супом. Это ведь ей сейчас не кому готовить и не для кого смахнуть крошки со стола! А завтра, когда прискачет Эдуард и вместе с ним она отправится встречать рассвет, пить шампанское и чем еще заниматься вообще не понятно.
У этих особ обязательно уже был парень (скорее всего один) - это добрый, хороший малый, он был студентом (ну, точно ее же возраста), у него была машина, стоящая не больше 150 тысяч или проездной на трамвай, стоящий не более 150 рублей. Расстались, потому что она отдалась мечтам, а он пытался макнуть ее в суповую реальность. В момент расставания она и стала мечтать об Эдуарде, двадцати семи летнем владельце заводов, газет, пароходов.
Впрочем, ожидание Эдуарда нужно как-то коротать. Поэтому тебе так легко познакомиться и найти общий язык с этой девушкой. Но помни, что она будет лишь гулять с тобой, ты будешь кормить ее мороженым, будешь пить с ней виски, будешь ходить в кино, будешь делать всё, чтобы она дала тебе, но не тут то было. При всем ее уже безудержном желании, она будет постоянно тонко юморить на тему морковок/сигар/бананов, но дальше поцелуев дело не пойдет.
Ужасно и то, что в качестве развлечений и дабы потушить свое самолюбие она будет сталкивать лбами друзей и знакомых, будет рушить семьи, будет уводить чужих парней, но никому их них так и не даст. Она просто тренируется перед встречей с Эдуардом. Чем милее она улыбается тебе, тем больше ты ей нафигненуженсосвоимиотношениями. Такие вот дела. И знаете, меня не столько расстраивает, что они мне не дают. Меня печалит их двуликая натура и желание на халяву походить по кино. И пока нормальные парни убивают на них время, красивые и ненавидящие клубы девочки спокойно работают официантками, продавцами, инженерами. Они улыбаются вам за чай? Кто знает, чья улыбка лживей...

Кирилл Белоног

Мы и Они

Американский писатель Дэвид Седарис разделяет человечество на тех, кто с отвращением рассматривает в зеркале собственную, перекошенную от жадности и измазанную шоколадом физиономию, и тех, кто сидит в кресле и смотрит телевизор.

Когда я закончил второй класс, наша семья переехала в Северную Каролину. Пока купленный нами дом приводили в порядок, мы сняли другой, в нескольких кварталах от школы, где мне предстояло учиться. Мама подружилась с одной из соседок, только с одной. «Не пройдет и года, как мы опять переедем, — объясняла она. — Что толку чересчур сближаться с людьми, если вскоре придется с ними прощаться!» Правда, от нашего временного жилья до нового была максимум миля — не то расстояние, чтобы проливать слезы или даже говорить «Прощай», скорее уж «Ну увидимся». Но я взял мамину идею на вооружение: притворился, что сам не хочу обзаводиться друзьями. Захочу — у меня их будет уйма. Просто сейчас момент неподходящий.
На старом месте, в штате Нью-Йорк, мы жили за городом, на шоссейной дороге без тротуаров и светофоров; выйдешь за порог — а вокруг все равно ни души. Но здесь, выглянув в окно, ты видел другие дома, а в окнах домов — людей. Вечерами я шатался по улицам в надежде подглядеть какое-нибудь убийство, но наши соседи предпочитали просто сидеть у себя в гостиных и смотреть телик. Выделялся лишь дом Томкинсов — отец семейства не признавал телевидения. Об этом нам рассказала мамина подруга, когда однажды после обеда заглянула к нам и принесла в подарок полную корзину окры1. Эту информацию она сообщила с бесстрастным видом — дескать, понимайте, как хотите. Если бы мама воскликнула: «Ну и ну! Таких психов я еще не видывала!», подруга непременно поддакнула бы, а скажи мама: «Честь и слава мистеру Томкинсу», подруга наверняка бы согласилась. Просто соседка решила нас прощупать, с той же целью, кстати, и окру принесла.
Говорить: «Мы телевидения не признаем» — совсем другое дело, чем просто не смотреть телевизор. Этой фразой вы даете понять, что за телепередачами стоит какой-то тайный план, которого вы активно не одобряете. А еще — что вы человек думающий (и даже слишком много). Когда наша мать доложила отцу: «Мистер Томкинс не признает телевидения», он заметил: «Молодец. Я, пожалуй, и сам его не признаю».
«И я тоже. Золотые слова!» — кивнула мама, и они присели на диван посмотреть новости, а заодно и все, что там покажут после новостей.
О том, что мистер Томкинс не признает телевидения, вскоре узнали все. «Ну и пусть, ну и на здоровье, — рассуждали соседи, — но хорошо ли навязывать такую позицию другим, особенно собственной жене и детям — они-то за что должны страдать?» Высказывались предположения, что, наподобие того, как у слепого обостряется слух, семья Томкинсов как-то должна восполнять то, чего не добирает.
«Наверное, они книги читают, — говорила подруга матери. — Или радио слушают, но, разрази меня гром, что-нибудь да делают — нельзя же просто в потолок плевать!» Мне стало любопытно, чем же занимают себя Томкинсы, и я начал подглядывать в их окна. Днем топтался на тротуаре напротив дома, прикидываясь, будто кого-то жду, а вечером, когда Томкинсов в освещенных окнах было видно лучше, а меня в сумерках — хуже, пробирался прямо во двор и прятался в кустах с внутренней стороны забора.
Поскольку телевизора у Томкинсов не было, за ужином они были вынуждены разговаривать друг с другом. Даже не догадываясь, какая у них серая, ничтожная жизнь, они не комплексовали оттого ,что телекамера не удостоила бы их своим вниманием. Не знали, что красиво, а что отвратительно, ни как должен выглядеть ужин в порядочном доме, ни даже во сколько он должен начинаться. Порой Томкинсы садились за стол лишь в восемь, когда в других домах уже и посуда вымыта. Иногда мистер Томкинс ударял кулаком по столу и замахивался на детей вилкой, но стоило ему уняться, как все прыскали со смеху. Казалось, он кого-то изображает. «Неужели шпионит за семейными ужинами в нашем доме?» — испугался я.
Когда наступила осень и начался учебный год, я каждый день видел, как младшие Томкинсы с бумажными пакетами в руках поднимаются в гору к школьным воротам. Учились они не со мной — мальчик во втором классе, а девочка в четвертом. Ни я с Томкинсами, ни они со мной никогда и словом не обменялись, но иногда, встречая их в коридоре, я пытался взглянуть на мир их глазами. Они же совсем темные — ничего не знают. Каково это — быть одиноким невеждой? Или я слишком нормальный, чтобы представить себя на их месте? Уставившись на пенал с Дональдом Даком, я пытался выкинуть из головы все, что о нем уже знал: какой у него крякающий голос, как он на всех обижается и ворчит. Я пытался увидеть в Дональде лишь картинку, изображение безымянной птицы, но слава прилипла к нему неотделимо.
Однажды на уроке мой одноклассник Уильям начал писать на доске неверный ответ, и учительница, всплеснув руками, проговорила: «Уилл, будь осторожен. Опасность, опасность». Голос у нее сделался бездушный, какой-то искусственный, и мы захохотали, зная, что она изображает робота из телесериала о семье, которая живет в космосе. А вот Томкинсы подумали бы, что у нее плохо с сердцем. Тут-то мне и пришло в голову, что им требуется гид. С утра до вечера их кто-то должен сопровождать и давать пояснения обо всем вокруг — иначе они никогда не поймут самых простых вещей. По выходным им мог бы помогать я, но дружба развеяла бы ореол загадочности вокруг Томкинсов и помешала бы мне их жалеть — а эта жалость доставляла мне огромное наслаждение. И потому я сохранял дистанцию.
В начале октября Томкинсы купили лодку, и окружающие облегченно вздохнули. Особенно мамина подруга — она подметила, что мотор у лодки наверняка подержанный. Стало известно, что у тестя мистера Томкинса есть дом на берегу озера и что семье позволено пользоваться этим домом сколько угодно. Это объясняло, куда они исчезают на все выходные, но не помогало смириться с их отсутствием. Я так тосковал, будто мою любимую телепередачу закрыли.
В тот год Хеллоуин пришелся на субботу, и когда мама повела нас в магазин, все нормальные костюмы уже разобрали. Сестры нарядились ведьмами, я — бродягой. Я предвкушал, как в замаскированном виде постучусь к Томкинсам, но в окнах у них было темно — опять уехали на озеро. На крыльце они оставили банку из-под кофе, полную монпансье. Рядом лежала записка: «БЕРИТЕ НА ЗДОРОВЬЕ, ТОЛЬКО НЕ ПОМНОГУ». Монпансье, значит. Среди хеллоуиновских трофеев эти мелкие россыпные леденцы котировались ниже всего. И не только мы с сестрами так думали — как бы в подтверждение, целая уйма монпансье плавала в собачьей миске, стоявшей рядом. Смотреть было противно: значит, именно так монпансье выглядит в твоем желудке?! И как унизительно, когда тебе запрещают брать помногу то, чего тебе и даром не надо! «Эти Томкинсы больно деловые!» — сказала моя сестра Лайза.
Хеллоуин миновал. На следующий вечер, когда мы смотрели телевизор, в дверь позвонили. Чужие заходили к нам редко, и меж тем как отец остался в гостиной на втором этаже, остальные — мать, сестры и я — скопом сбежали по лестнице и, открыв дверь, обнаружили на своем крыльце семейство Томкинсов в полном составе. Родители выглядели как обычно, но сын с дочкой нарядились в костюмы: девочка балериной, а мальчик каким-то грызуном, с ушами из махрового полотенца и хвостом, подозрительно напоминающим шнур от утюга. Они объяснили, что вчера были на озере совсем одни и пропустили шанс отпраздновать Хеллоуин.
— Вот мы и пришли сегодня. Вы позволите? — сказал мистер Томкинс.
Я объяснил этот поступок тем, что у них не было телевизора, но кое-чему можно даже без телевидения научиться. Выпрашивать конфеты на Хеллоуин — в порядке вещей, но выпрашивать конфеты первого ноября — это уже называется «побираться» и ставит окружающих в неловкое положение. Такие вещи человек обязан усваивать из воздуха, просто живя на этой земле, и меня взбесило, что Томкинсам это не ясно.
— Нет-нет, конечно же, еще не поздно, — сказала мама. — Дети, а ну-ка... сбегайте... принесите конфеты.
— Так они же кончились, — возразила моя сестра Гретхен. — Ты вчера все раздала.
— Не эти, — сказала мама. — Другие. Давайте-ка, тащите быстренько.
— Что-о? — прошипела Лайза. — Наши? Которые мы заработали?
Да, именно их наша мама и имела в виду, но при Томкинсах ей не хотелось говорить в открытую. Боясь обидеть гостей, она хотела создать впечатление, будто у нас всегда наготове целый мешок сладостей — дожидается, пока кто-нибудь прямо с улицы зайдет и попросит.
— Ну что же вы, — сказала она нам. — Живей!
Моя комната была крайняя от входа, и загляни Томкинсы в ее распахнутую дверь, они увидели бы мою кровать, а на покрывале — бумажный пакет с надписью: «МОЕ! РУКИ ПРОЧЬ!» Мне вовсе не хотелось, чтобы Томкинсы узнали о моих сокровищах, и, войдя в комнату, я прикрыл дверь, задернул шторы и, вывалив весь пакет на кровать, начал выискивать что похуже. Шоколад всю жизнь действует на меня плохо. Не знаю, аллергия это или что, но стоит съесть малюсенький кусочек, как в глазах у меня темнеет и голова раскалывается от боли. В конце концов я научился избегать шоколада, но в детстве отказывался смириться со своей ущербностью. Съедал эклеры, а потом, когда в висках начинала пульсировать боль, сваливал вину на виноградный сок, или на дым от маминых сигарет, или на тугие дужки очков. На что угодно, только не на шоколад. Шоколадные батончики — настоящий яд для моего организма, зато с легендарными торговыми марками, — я отложил в кучку номер один, которую ни за что не собирался отдавать Томкинсам.
Из прихожей слышался голос матери — она напрягала извилины, пытаясь поддержать светскую беседу.
— Лодка, — говорила она, — это просто замечательно! Вы на ней прямо с берега выходите в озеро?
— Вообще-то у нас есть прицеп, — сообщил мистер Томкинс. — Подъезжаешь, разворачиваешься, даешь задний ход — и лодка спущена на воду.
— О, прицеп. И какой у вас прицеп?
— Ну-у обыкновенный прицеп... для лодки, — сказал мистер Томкинс.
— Да, понимаю, но он деревянный или... ну как это называется... Собственно, я вот что имела в виду: какого типа у вас прицеп?
Слова моей матери имели двойной подтекст. Первый слой, самый очевидный: «Да, я веду разговоры о прицепах для лодок, но одновременно я умираю». И второй, предназначенный лишь для меня и сестер: «Если вы немедленно не притащите угощение, то забудете навсегда, что такое свобода, счастье и мои нежные объятия».
Я знал, что с минуты на минуту она ворвется ко мне в комнату и начнет хватать сласти сама, сгребая что попало, не считаясь с моей классификацией. Если бы голова у меня в тот момент работала нормально, я бы спрятал самое ценное в тумбочку, но вместо этого, явственно воображая, как рука матери поворачивает дверную ручку, я в панике принялся надрывать обертки и торопливо засовывать шоколадки в рот. В основном, они были маленькие, что облегчало задачу, но рот у меня был все-таки не резиновый, а жевать и одновременно пихать за щеки все новые батончики — дело нелегкое. Мигрень началась моментально, но я списал ее на нервы.
Мать сказала Томкинсам, что должна заглянуть на кухню; тут же дверь в мою комнату приоткрылась, в щель просунулась ее голова.
— Ты что это творишь, черт подери? — прошипела она шепотом, но я не мог
ответить — рот был набит до отказа.
— Одну минуточку, — крикнула она гостям. И, когда мама, аккуратно прикрыв дверь, двинулась к моей кровати, я принялся крушить сахарные сигары и леденцовые бусы из кучки номер два — первоклассные сладости, уступавшие по ценности лишь шоколадкам. Мне было больно уничтожать их, но отдавать за так — еще больнее. Я только-только начал мять картонную коробочку драже «Ред хотс», когда мать вырвала ее из моих рук, невольно завершив за меня работу. Сладкие крупинки — ни дать ни взять шарики для пневматического пистолета — просыпались на пол. Пока я на них глазел, мать схватила пачку вафель «Некко».
— Только не «Некко», — взмолился я, но вместо слов из моих уст полился шоколад. Полуразжеванный шоколад. Полился и забрызгал рукав ее кофты. — Не эти. Не эти.
Мать встряхнула рукой, и шоколадная струя отвратительной какашкой упала на мое одеяло.
— Полюбуйся-ка на себя, — сказала она. — Внимательно погляди на себя в зеркало, понял?
Вдобавок к «Некко» она забрала несколько леденцов на палочке и полдюжины карамелек в целлофановых обертках. Я услышал, как она извинилась перед Томкинсами за то, что ее так долго не было. А потом послышалось, как мои сласти падают на дно чужих пакетов.
— Что надо сказать? — спросил мистер Томкинс. И дети пропищали: — Спасибо.
Меня отругали за то, что я не спешил принести конфеты, но сестрам влетело еще больше — свою часть они вообще зажали. Несколько часов мы просидели по своим комнатам, но позже, поодиночке, опять проскользнули на второй этаж и присоединились к родителям перед телевизором.
Я, пришедший последним, устроился у дивана на полу. Показывали какой-то вестерн, и даже если бы голова у меня не раскалывалась, сомневаюсь, что у меня хватило бы умственных сил следить за сюжетом. Собравшись на вершине каменистого холма, бандиты не сводили прищуренных глаз с облака пыли, замаячившего на горизонте, и я снова подумал о Томкинсах — как неуместно, ни к селу ни к городу, они выглядели в своих дебильных костюмах, одинокие в этом мире.
— Что там у этого мальчика было вместо хвоста? — спросил я.
— Тсс, — шикнули на меня все.
Несколько месяцев я опекал этих людей, переживал за них, а они своим идиотским поступком превратили мою жалость во что-то гадостное и некрасивое. Все изменилось в мгновение ока. Сердце защемило: из моей жизни что-то ушло, ушло навсегда. Пусть Томкинсы не были мне друзьями, я одарил их своим любопытством. Пытаясь влезть в их шкуру, я чувствовал, какой я великодушный, и это было очень приятно. А теперь придется, точно щелкнув переключателем, найти радость в моей ненависти к ним. Либо послушаться маму и внимательно рассмотреть свое лицо в зеркале. Старый педагогический прием, незаметно выворачивающий твою злость наизнанку: обида на окружающих превращается в отвращение к самому себе. И хотя я твердо решил не попадаться на эту удочку, мне было трудно отделаться от мысленного автопортрета, навеянного материнским приказом: вот сидит на кровати мальчик с губами, измазанными шоколадом. Он человек, но одновременно — свинья, окруженная горами мусора и готовая лопнуть от обжорства, лишь бы другим ничего не досталось. Не будь передо мной ничего, кроме зеркала, этот образ не выходил бы у меня из головы. Но, к счастью, смотреть можно и на другое. Вот, например, дилижанс с грузом золота, выезжающий из-за поворота. И этот сверкающий мустанг-кабриолет новейшей модели. И эта девочка лет пятнадцати с роскошными — просто грива! — волосами, пьющая пепси через соломинку; картинка за картинкой сменяются беспрерывно, а потом — новости и все, что там покажут после новостей.

Взято с Эсквайра

Из вне.

Вместо предисловия:
Данный рассказ продолжает тему http://joyreactor.cc/post/1108310
Как всегда - критику в коменты буду благодарен за объективность :)

Сегодня ей опять снились кошмары. Уже неделею она не могла толком выспаться. Опять эта жуткая долина, опять это гнетущее чувство, словно за каждым ее шагом следят, опять эти удушающе мрачные черные колонны на горизонте.
Все из-за этого ужаса в метро – когда умер Андрей. Не сказать, что бы она очень уж переживала – его она рассматривала скорее как способ подобраться к его холостому и куда более импозантному другу. Но все равно она просто ужасно расстроилась, услышав такую страшную новость. Немного обсудив произошедшее с подругами, она решила не зацикливаться на случившемся – нельзя же постоянно думать о плохом.
- Так, Ира, сейчас ты пойдешь, умоешься, накрасишься, и все будет хорошо! – она выскользнула из постели, накинула халат, и отправилась в ванну.
Однако ни умывание, ни попытка держаться бодро не помогли – круги под воспаленными от недосыпа, красными глазами и общая усталость давали о себе знать. Ничего – успокоила она себя – вот съеду из его квартиры – и полегчает. Она глянула на вторую зубную щетку, и недовольно поморщилась. Квартира еще помнила своего хозяина. Она не смирилась с утратой, и продолжала цепляться за старое – его зубная щетка, его обувь в прихожей, его нестираное белье. Приведя себя в порядок, она отправилась на работу.
В транспорте ей было неуютно – люди пялились на нее, как на психа. Неужели она так плохо выглядит? Под не слишком-то деликатными взглядами людей она добралась до офиса. Слегка поправив прическу, она вошла в холл здания.
Ей на встречу шагнул один из охранников.
- Ирина, у вас все в порядке? – озабоченно спросил он.
- Да, конечно... – она мельком глянула на его бейджик – ...Паша. Не выспалась просто.
- Ну.. хорошо. Вы только умойтесь – нельзя же в таком виде по улице ходить.
Она недоуменно на него посмотрела, и охранник молча развернул ее к зеркалу. Ира тихо вскрикнула – помада была размазана вокруг рта а тушь – по лбу. Не удивительно что на нее все так смотрели. Но ведь она же перед зеркалом красилась... Сгорая от стыда, она побежала в ближайший туалет, и принялась торопливо смывать макияж. Черт с ними с кругами под глазами – хорошо еще что в таком виде в отдел не явилась!
- Света утром не было – в слепую красилась. – зачем-то бросила она охраннику, проводившего ее задумчивым взглядом.
Вечером, вернувшись домой, она весь вечер провела за просмотром комедий – неясная тревога после утреннего инцидента тяжелым камнем висела на душе. Решив, что немного веселья ей не повредит, она скачала пару фильмов, и, заварив чаю, села их смотреть.
Но кино не пошло. Нелепые ситуации вызывали раздражение , шутки казались плоскими, а актеры – бездарями. Это все от депрессии. Решив, что кино не поможет, она решила отправится спать. Конечно, будут опять эти кошмары. Но лучше хоть немного выспаться.
Приняв душ, и умывшись, она немного посмотрела на себя в зеркало. Да уж, она и получше выглядела. Немного посмотрев на себя, он хотела было пойти в кровать, когда отражение моргнуло. Вздрогнув, Ира застыла, всматриваясь в отражение. Но ничего не происходило. Видимо, показалось – подумала она, и, выключив свет, отправилась спать.
Заснула она почти мгновенно, и сразу же оказалась в уже знакомой жуткой долине. Все вокруг было окутано туманом, в котором мелькали неясные тени. Их движения были неестественными – очень резкими, словно их сняли на пленку, и затем вырезали отдельные промежуточные кадры. Стоять на месте не хотелось. Она сделала шаг, и ощутила, как сочится влагой земля под ногами. Почему-то смотреть вниз не хотелось – она была уверена, что увидит там какой-то очередной ужас, и потому старалась смотреть прямо перед собой.
«Это же просто сон, дурочка» сказала она сама себе. И тут же замерла в нерешительности. Если это – сон то как она это поняла? Во сне себя не осознаешь. Она зажмурилась, и попробовала проснуться. Однако все оставалось на своих местах. Туман, тени, сочащаяся какой-то черной жижей земля. Нервно сглотнув, девушка неуверенно сделала шаг. Однако ничего ужасного не произошло. Это придало ей немного храбрости. Стараясь не глядеть под ноги, она шагнула в туман.
Шагов через пятьдесят туман начал рассеиваться, открывая окружающий мир. Неясное пятно в паре шагов впереди оказалось металлической рамкой со стеклом. Она висела в воздухе без видимых опор. Слегка поежившись, девушка подошла к странному окну и заглянула внутрь. По ту сторону она увидела саму себя – она красилась в ванной. Как завороженная, он смотрела на своего двойника. Девушка по ту сторону умылась, и принялась размазывать по лицу помаду – точь-в-точь, как она сегодня утром! Не зная что еще делать, Ира продолжала смотреть, словно окаменев. Двойник закончила краситься, и удалилась из поля зрения на пару секунд, и затем появилась снова – уже без макияжа. Ира узнала себя вечернюю. Двойник умылась, и уставилась прямо в стекло, словно видела ее через зеркало. Девушка моргнула, пытаясь прогнать наваждение, и тут же проснулась.
Сказать, что сон был кошмаром она не могла. Но вот увиденное ее очень встревожило. Могло ли ей показаться. Что отражение моргнуло? Могло. Могла ли она это увидеть во сне? Могла. Обычный сон, и никакой мистики. Глянув на часы она удивилась: прошло почти пять часов, а во сне – всего пара минут. Повернувшись на бок, она опять уснула. До утра она проспала без сновидений, и проснулась на удивление свежая и бодрая.
Немелодично напевая веселый мотивчик, Ира приняла душ, и хотела было покрасится, но, вспомнив вчерашний инцидент, передумала, и решила обойтись только тональным кремом – скрыть синяки под глазами. Тщательно нанося косметику ей на секунду показалось, будто ее отражение копирует ее движения чуть-чуть иначе. Однако стоило приглядеться, и наваждение пропало.
День пролетел в трудовой рутине. Звонил друг Андрея – Павел, на которого она положила глаз – узнавал все ли у нее в порядке. Ира хотела было придумать какой-то предлог, что бы встретиться, и немного поплакать у него на плече, но решила, что с такими синяками под глазами она будет жутко непривлекательной, и передумала.
Домой она вернулась изрядно уставшая, но довольная – все-таки как важно высыпаться! Вечер она заняла фильмами – на этот раз комедии пошли куда лучше, и тихонько хихикая, она отправилась в душ. С легкой опаской она заглянула в зеркало, но, судя по всему, сегодня вечер обещал обойтись без всякой мистики – отражение вело себя нормально. Умывшись, и приведя себя в порядок, она отправилась спать.
На это раз сон обещал быть приятным. Она плыла в лодке по реке. Рядом был какой-то мужчина – она смеялась вместе с ним, брызгала в него водой, и вообще всячески дурачилась, радуясь хорошему солнечному дню и теплой погоде. За всем этим весельем она не заметила, как они вплыли в пелену тумана. Все еще улыбаясь, она обернулась что бы что-то спросить у своего попутчика, но его уже не было в лодке. Внезапно она осознала, что все звуки умерли – остался только тихий плеск воды и, размерное поскрипывание лодки. Какое-то время лодка продолжала плыть, а потом с тихим шорохом причалила к берегу.
Девушка осторожно спустилась на берег. Знакомая мертвая земля приветствовала ее влажным касанием, и снова из ее недр выступила противная черная жижа. Ира хотела было вернуться на лодку, но, обернувшись, увидела, что ни реки, ни лодки, ни берега уже не было – только туман, мертвая земля, и снова неясные тени, пляшущие свой жуткий танец. Обреченно вздохнув, Ира пошла вперед. Быть может, все закончится как вчера – немного жуткой картиной ее дня, и затем можно будет нормально выспаться.
Через несколько шагов туман на мгновенье расступился, и она мельком увидела фигуру девушки, стоящую перед знакомой металлической рамой. Незнакомка водила руками по лицу, словно нанося косметику. Затем туман опять поглотил видение. Ире стало не по себе, но сон не заканчивался, и ей пришлось идти дальше. Вскоре туман опять расступился, открывая знакомую раму. Ира уже не колеблясь заглянула внутрь. Опять ванна, опять она принимает душ, наносит тональный крем, опять ее двойник уходит из поля зрения, и возвращается обратно.
Ира наблюдала, как она снова – уже вечером умывается, опасливо заглядывает в зеркало, и уходит из поля зрения. Но в ванной кто-то остался. По телу девушки пробежал озноб. Неясная фигура стояла в углу – у ее отражения за спиной. Затем тень шевельнулась, и шагнула к зеркалу. Вскрикнув, Ира отшатнулась, оступилась и упала на землю. Однако ни падение. Ни испуг не прервали жуткий сон. Она увидела, как темная, словно сотканная из мрака рука высунулась из висящей в пустоте рамы. Закричав, девушка бросилась прочь – сквозь туман, мимо неясных теней, и со всего размаху влетела во что-то большое, холодное и склизкое, однако от неожиданности и испуга проснулась, и села в постели с часто бьющимся сердцем.
Едва поняв, что выскользнула из своего кошмара, она вскочила, включила свет, и бросилась в ванну. В углу, разумеется, никого не было. Сон все не уходил из головы. Девушку трясло мелкой дрожью. С опаской она заглянула в зеркало, но там не было ничего ужасного. Потерев виски руками, она вышла из ванной, а ее отражение проводило ее холодным долгим взглядом.
Утром она поняла, что заболела. Ее лихорадило и подташнивало. Голова кружилась, суставы ныли. На улице стояла отвратительная осенняя погода – и без того противный мелкий дождь швыряло порывами холодного ветра. В такую погоду идти за лекарствами совсем не хотелось. Вспомнив про предложение Павла о помощи, она отыскала его номер, и попросила приехать – привезти чего-нибудь от простуды. Он, разумеется, согласился, и сказал, что будет ближе к вечеру. Ира тут же улыбнулась сама себе: ловко придумала. Ее ужасная внешность сейчас будет оправдана болезнью, а, на сколько она знала, Павел был мужчиной обходительным и всегда был готов помочь другим. Можно было дать ему немного поспасать себя – мужчины любят быть сильными защитниками.
Почувствовав себя лучше от одних только мыслей о вечерней встрече, она решила навести порядок в доме порядок. Пропылесосила ковры, помыла пол, и взялась за уборку в ванной. Почистив ванну, она занесла руку что бы протереть зеркало, и выронила тряпку. Отражение стояло и смотрело на нее в упор. Она провела рукой перед стеклом, но наваждение не собиралось рассеиваться. На лице двойника показалась жуткая, хищная ухмылка. Ира взвизгнула, выбежала из ванной, и кинулась к дверям квартиры. Дрожащими руками она открыла замок, и, распахнув дверь шагнула в густой туман.
От испуга ноги девушки подкосились, и она осела возле двери. Тихонько хныча от страха, он на четвереньках вползла обратно в квартиру, и уткнулась головой в чьи-то ноги. Она подняла взгляд, и увидела саму себя.
Двойник улыбнулся, и схватил Иру за волосы. Она закричала, и принялась отбиваться, но ее копия, казалось, ничего не замечала. Она отволокла рыдающую и отчаянно брыкающуюся девушку в комнату, и с силой швырнула на пол. Захлебываясь рыданиями, Ира забилась в дальний угол, с ужасом глядя на свое ожившее отражение. Тем временем двойник вышел из комнаты, и спустя пару секунд вернулся обратно с ножом в руке.
Подойдя к девушке, отражение провело ножом по ладони, откуда выступила отвратительная черная жижа, которую источала земля в ее снах. Довольно глядя на искаженное ужасом лицо девушки, она провела по стене рукой, оставляя след цвета запекшейся крови. Под всхлипы перепуганной девушки, отражение старательно выводило асимметричную семиконечную звезду, через вершины которой проходила спираль, заканчивающаяся в центре рисунка. Закончив этот рисунок, двойник перешла к другой стене, и таким же образом нарисовало другой рисунок – что-то вроде схематического скелета то ли птицы, то ли летучей мыши, распятой на семиконечной звезде. Затем последовал третий рисунок – клиновидное лицо, в чьих глазницах плескалась тьма, а рот был открыт в беззвучном крике агонии.
Закончив рисовать, двойник повернулся к девушке, и, глядя в ее лицо, поднес руки к глазам. Скованная ужасом, Ира увидела как ее руки так же поднялись к лицу. Она отчаянно пыталась бороться, но тело словно не желало ее слушаться. Она дико закричала, когда ее ногти впились в роговицу. Затем багровая пелена залила мир, и, наконец, пришел вечный мрак, в котором эхом погребального колокола перекликались имена Воплощений.

Павел недоуменно посмотрел на приоткрытую дверь. В общем-то Иру он не очень жаловал – он прекрасно видел, что эта, мнящая себя хитрой, баба (иного слова он подобрать не смог), явно использовала его ныне покойного друга, и весьма явственно демонстрировала свои планы на него самого. С этой стервы станется встретить его нагишом. Потому дверь он открыл с легкой опаской, и тут же поморщился от запаха крови, стоявшего в квартире. Смрад стоял, как на бойне. Он вошел, и позвал девушку. В ответ из комнаты донесся слабый стон. Первое, что ему пришло в голову: в квартиру попали воры, и, застав девушку дома, то ли избили ее, то ли сделали что-то похуже. Открыв дверь в комнату, он замер на пороге. Стены комнаты были покрыты каким-то жуткими рисунками, сделанными чем-то вроде смолы, а в середине сидела Ира, баюкающая в руках какие-то кровавые ошметки. Представшая перед ним картина словно сошла с экрана какого-то фильма ужасов, и на мгновение он ощутил приступ тошноты. Павел сделал осторожный шаг, и присел перед девушкой.
- Ира, что случилось? – он осторожно коснулся ее плеча. Когда она подняла свое лицо, он в испуге отпрянул при виду пустых окровавленных глазниц. В ужасе и и замешательстве, он переводил взгляд то на ее лицо, то на глаза в ее руках.
- Х’драк’к. – сказала девушка. Сначала Павел подумал, что она что-то пытается сказать, но просто закашлялась, или подавилась.
- Х’драк’к. – снова повторила она, и истерически рассмеялась. – Он здесь, он со мной, он рядом...
Ее безумный смех перешел в рыдания, и она согнулась, роняя на пол кровавые слезы. Дрожащими руками Павел достал телефон, и набрал «скорую».


P.S.
В дальнейшем все, что буду писать в этой теме пойдет под тэгом "воплащения". Спасибо за прочтение.

Перегон (прошу критику в коменты)

Когда привыкаешь ездить по одному и тому же маршруту – неважно куда – на работу, или на учебу – то организм приспосабливается, и подстраивается под монотонный график. Я просыпаюсь за минуту до звонка будильника, еду в одном и том же автобусе, сажусь в один и тот же вагон метро. Даже если я засыпаю, то всегда открываю глаза на нужной станции. Кроме того, разумеется, за несколько лет езды по одному и тому же маршруту, я уже знаю каждую деталь. Фонари, киоски, выбоины в асфальте, где стоят урны, под каким деревом можно укрыться от дождя.

И всегда глаз привлекают детали новые. Новая разметка на дороге, снесенный ларек, новый рекламный стенд в метро. Именно мельком замеченная деталь и привлекла мой взгляд, когда я, в который раз, ехал с работы домой. Отмечая взглядом едва заметные на проносящихся мимо стенах детали, я мысленно вел обратный отсчет. Вот мелькнул зеленый кафель внутреннего помещения станции. Такой грязно-зеленый цвет – только на одной станции в моей ветке. Значит, еще пять минут, и моя остановка. Вот мелькнула резиновая лиана кабеля, выскочившего из своего крепления. Еще две минуты.

И именно тут я заметил то, чего раньше не было – небольшой, плохо освещенный коридор. Мелькнул, и унесся дальше. Но память успела сделать мгновенный снимок – голые серые бетонные стены, забраные в грязные стеклянные плафоны лампы, коричневый кафель на полу. В общем-то я не придал особого значения этому коридору. Мало ли служебных переходов в метро? Видимо, сейчас там велись какие-то работы, вот и включили свет. А до этого коридор пустовал, будучи невостребованным. Выходя из вагона, я уже едва ли помнил про мелькнувшую картинку.

Следующий раз произошел где-то через неделю. Я, как всегда, ехал домой, привычно отмечая ориентиры. Зеленый кафель, выбившийся кабель. И снова мелькнул тот же коридор. Быть может, я бы и не обратил внимания, но что-то не дало мне просто выкинуть его из головы, и внести в список привычных ориентиров. С коридором что-то было не так. Я был уверен в этом. Самое обидное – я не мог вспомнить что именно меня насторожило, однако неприятный холодок пробежал по спине при одной мысли о том проходе.

Последующий месяц я ездил, напряженно всматриваясь в проносящиеся стены туннеля, но коридор словно замуровали. Кабели тянулись ровными линиями – и ни на одно мгновение не уходили куда-то в сторону. Коридора быть тут просто не могло!

В очередной раз я возвращался домой с посиделок с коллегами. Голова была забита всякой ерундой и хмельными мыслями про одну симпатичную девушку, работающую в одном со мной здании. Я уже пару раз с ней пересекался, но знакомство пока не завел – частично из лени, частично потому, что подозревал у нее наличие ухажера, а то и не одного.

Поезд шел неспешно, и потому промелькнувшая в окне картина встала передо мною во всей четкости. Коридор был залит резким белым светом, словно под грязными плафонами скрывались мощные галогенные лампы. А в дальнем конце стояла едва различимая из-за света ламп фигура. Если бы не алкоголь в крови, то быть может, я бы сумел рассмотреть стоявшего там человека повнимательнее, но, как мне показалось, его пропорции были слегка искажены. Чуть более длинные руки и ноги. Короткий, но мощный торс. Лица я не разглядел из-за бившего в глаза света. А еще – я готов был поспорить – изменился коридор. Стены были покрыты каким-то узорным кафелем. Деталей я не разглядел, но я был уверен: там была какая-то мозаика.

Может быть из-за раздумий мне показалось, или поезд в самом деле шел намного тише чем обычно, но перегон между станциями мы проехали медленнее обычного. Я такой мелочи значения не придал, и спокойно проследовал домой – отсыпаться после пьянки.
Прошел еще почти месяц, прежде чем я снова столкнулся с загадочным коридором. В тот вечер я ехал предельно измотанный работой, и мечтал только об одном: добраться до кровати, и, наконец, уснуть. Усевшись поудобнее, я задремал, краем сознания отмечая происходящее вокруг. Я ехал последним поездом. В вагоне я остался один, да и вообще, кажется, во всем составе остались только я и машинист.

Поезд в очередной раз сбавил ход, стараясь подобрать всех оставшийся на платформах. И тут меня словно вытолкнули из сладкой дремы. Я оглянулся, пытаясь понять что меня разбудило, и тут опять на глаза попался этот проклятый коридор. Он плавно проплыл за окном вагона.

На этот раз освещение, скорее, подошло бы терпящему бедствие кораблю. Лампы горели тускло, не столько разгоняя темноту, сколько делая ее гуще. Пол влажно и маслянисто отсвечивал, словно его только что залили нефтью. И еще на стене появился рисунок. Пожалуй, он изображал скелет не то птицы, не то летучей мыши. Однако изображение было, скорее, схематическим, походящим на те, что я видел в передачах про доисторических людей. Черты рисунка были грубые, примитивные, но при том очень четкие. Вокруг скелета был нарисован круг с заключенной в него семиконечной неправильной звездой, на вершины которой опирались отдельные части скелета. Честно говоря, ничего более жуткого я в жизни не видел.

Пока я пытался осмыслить увиденное, поезд резко затормозил. Меня бросило на сиденье, и, застаный врасплох, я чуть было не свалился на пол. Я удивленно озирался по сторонам – мы стояли посреди перегона. По обе стороны вагона вились черные змеи кабелей. Слабо пищали динамики в вагоне.

Мне стало не по себе. Я физически ощущал нарастающую угрозу. В этот момент ожили динамики: «приносим извинения за техническую остановку». От неожиданности я чуть не подпрыгнул, однако поезд тут же тронулся, и я ощутил как схлынул наводнивший мою душу страх.

Когда я выходил из вагона, меня била мелкая дрожь. Ощущение было такое, словно я избежал чего-то... неприятного. Я даже головой тряхнул – но все равно – у меня просто не было слов что бы описать это чувство беспричинной тревоги, нахлынувшее на меня при виде того рисунка.

Дома, едва перекусив, я засел за компьютер, пытаясь найти похожие изображения. Увы, но среди всевозможной кабалистической символики ничего похожего я не нашел. Было ли увиденное мною какой-то галлюцинацией? Едва ли. По крайней мере, я испытывал серьезные сомнения на счет подобного варианта. В конце-концов, просидев за компьютером до утра, я сдался, и лег спать. Однако сон не принес облегчения. Меня преследовали кошмары, в которых я бежал по злополучному коридору, в тщетной попытке спастись от ужаса, наступающего мне на пятки. Проснулся я через несколько часов – измотанный и весь в холодном поту.

После того дня я старался ездить только в оживленное время. По началу я всматривался в темноту туннеля, опасаясь увидеть проклятый коридор, но судьба была милостива ко мне, и он на глаза не попадался. Постепенно я пришел к выводу, что каждый раз когда я его видел я его не искал. Потому я старался внимательно вглядываться в проносящиеся мимо кабели, надеясь, что мне не придется опять пережить тот ужас.

Так прошло почти три месяца. Я по прежнему всматривался в кабели до рези в глазах, коридор старательно избегал моего внимания. Однако я рано праздновал победу. В который раз мне пришлось задержаться на работе, и я опять ехал последним поездом. Памятуя про необходимость всматриваться в стену туннеля. Я сосредоточенно глядел перед собой, опасаясь даже моргнуть случайно.
И снова мелькнул грязно-зеленый кафель, пронесся мимо знакомый выбившийся кабель. Я внутренне сжался, требовательно глядя на стены туннеля. Мелькали провода и боковые ответвления. Я продолжал усердно смотреть перед собой.

Не знаю как быстро до меня дошло, что мы поезд едет слишком долго. По моим ощущениям, мы должны были уже доехать до станции. Я опасливо поглядел по сторонам. Стараясь держать окно в поле зрения. Поезд громыхал вагонами. В соседних вагонах мирно спала пара человек. Однако мы ехали слишком долго. Перегон между станциями явно был намного меньше, а поезд не только не остановился, но и начал набирать скорость.

И тогда включились динамики. То, что я услышал нельзя было назвать шумом. Какофония звуков, словно сотни музыкантов бьются в припадке. Этот хаотичный шум сливался в одну поистине безумную мелодию, от которой на затылке вставали дыбом волосы.

В следующий момент моргнул, и пропал свет. А музыка стала еще пронзительнее, словно этой безумной симфонии не хватало обычного, слышимого диапазона, и она переходила в ультразвук, а затем скатывалась в рокот басов, который заставлял подкатить к горлу тошнотворный комок.

Затем нахлынул запах. Так должна пахнуть скотобойня. Тяжелый, удушающий запах крови заполнил воздух. Я прикрыл лицо воротником куртки, стараясь подавить отвратительный запах, и попытался забиться в угол. Однако моя рука не нащупала холодного металла поручня.Вместо этого я коснулся чего-то липкого и теплого. Едва я поднес руку к глаза что бы посмотреть что я нащупал, как включился свет.

Первую секунду я тупо оглядывался по сторонам. Мое сознание не могло вместить все, что я увидел. Это было невозможно. Невероятно. Неправильно, противоестественно.
Весь вагон был покрыт багровой пульсирующей массой оголенных мышц и костей. Я увидел, как медленно один из этих отвратительных наростов начинает поглощать спящего в соседнем вагоне человека. Но тот, казалось, не замечал происходящее. Он продолжал спать.

Затем до моего оглушенного сознания дошло происходящее. Я издал нечленораздельный звук, и попятился прочь от окна. Край того, что когда-то было сиденьем ткнулся мне под колено, и я с размаху уселся туда. Отвратительные багровые наросты тут же принялись корчится подо мною. Несколько наиболее наглых тут же принялись оплетать мою ногу. Несколько секунд я оторопело смотрел на происходящее, я с воплем вскочил, оборвав несколько отвратительных побегов.
А тем временем безумие продолжалось. Стены туннеля разошлись, и поезд помчался по целой долине, заполненной причудливыми формами, от одного вида которых сердце уходило в пятки, а сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет наружу. На горизонте высились три исполинские колонны черного мрака. Казалось, они подпирают сам небосвод, заполненный равномерной темной дымкой.
Я стоял, парализованный ужасом открывшегося пейзажа. Звуки диссонансной музыки стали просто нестерпимо громкими. Багровая живая обшивка вагона начала складываться в гротескное подобие лиц. Местами набухали, и тут же вскрывались язвы, сквозь которые на меня смотрели мутные глаза каких-то поистине невероятных тварей.

Я вжался в угол,пытаясь абстрагироваться от увиденного, и тогда я заметил его. Ту самую фигуру, что я видел несколькими месяцами ранее. Он шел прямо ко мне. Неестественной, ужасающе грациозной походкой тень приближалась. Я ощутил на себе его взгляд, и понял, что все пережитое мною – ничто в сравнении с теми ужасами. Что сулила мне эта тварь.
Он подошел близко – совсем в упор. Фигура, сотканная из теней и страха. Ни лица, ни тела. Передо мною стоял оживший сгусток Тьмы. Тварь протянула руку, и коснулась меня. Ощущение было таким, словно руку окунули в жидкий азот. Меня переполнила волна абсолютного, космического ужаса, и того, что стояло за ним. Въяна’т. Имя колоколом отозвалось в моем сознании. Ужаса-что-сокрыт.

Это касание, и знание, что оно несло, на мгновение уничтожило мое «я». Оно разорвало меня на миллиард мелких, дрожащих в приступе первобытного страха, кусочков, и собрало обратно. Опустошенного, выжатого до капли. Кричащего в ужасе вместе со всеми, кто когда-либо жил, или будет жить. Все страхи всех, кто когда-либо ходил по земле. Он питался ими. Взращивал их.
Я всхлипнул, свернулся в комок, и закрыл глаза, чувствуя успокоительную тупую боль в груди. Для меня ужасы этого места останутся позади. Навсегда.

Космическая петля
«Привет, Мам. Мы не виделись столько лет, хотя для меня прошло не больше месяца. Жизнь сильно изменилась, и я едва теперь поспеваю за ее течением. Все вокруг стало не просто другим, а абсолютно другим.
Помнишь ли ты тот день, когда я радостный вбежал на кухню и обнял тебя так неожиданно, что ты расплескала чай? Тогда все было иначе...»

- Мама, мама, ты не поверишь! Меня приняли!
Я ворвался в дом, как сквозняк, как только открывается дверь или окно. Я знал, что она стоит сейчас на кухне, и потому бросился сразу туда. Она разливала по чашкам чай. Я подбежал к ней и обнял крепко-крепко. Моей радости не было границ.
- Куда тебя приняли, Джо? – спокойно спросила она, вытирая расплесканный чай. Она всегда была спокойна и рассудительна. Из эмоций она позволяла себе лишь теплую улыбку и крепкие объятия перед тем, как пойти спать.
- Неделю назад я подал заявление в программу исследования космоса, сегодня я получил подтверждение о зачислении меня в ряды добровольцев.
Лишь на секунду ее взгляд стал задумчивым и грустным. Потом все снова стало как всегда.
- Ты принял такое решение и ничего не сказал мне? Не подумай, я не виню тебя, и я не говорю, что я против твоего решения. Но не кажется ли тебе, что меня стоило бы поставить в известность чуть раньше, чем через неделю после осуществления своих задумок?
- Ну, Мам! - самым страшным наказанием для меня всегда было огорчить ее. А подобные расклады означали, что если она и не огорчена, то, во всяком случае, близка к этому. – Мам, там же конкурс один к пятнадцати тысячам. Я и подал-то заявление, не сильно веря в успех... А тебе не сказал, чтоб не сглазить. Ну, ты же знаешь, что есть такая примета. Ну, прости меня...
- Я не злюсь и не обижаюсь, чтобы прощать тебя. Ты взрослый мальчик и можешь сам принимать решения. Просто я надеялась, что ты меня предупредишь о подобном не в день отъезда.
- День отъезда через неделю, так что эта неделя в полном нашем распоряжении. Но и после моего отъезда я буду тебе регулярно писать.
- Через неделю? Странно, я слышала, что ребята из программы уезжают в тот же день...
- Мам, это обычные лаборанты и технари...
Язык, как говорила мне мама, мой враг. Я даже не договорил последнюю фразу, когда понял, что огорчил ее не на шутку. Ее глаза остановились в одной точке, а руки задрожали. Потом я заметил, как слезы стали собираться в уголках ее глаз и растекаться по векам. Капельки набухали, пока не набрали критическую массу, а потом низверглись вниз по лицу.
Я обнял ее и начал шептать что-то бессвязное и маловразумительное...

«Я только дважды за всю жизнь видел, как ты плачешь. Тогда был первый раз. А второй раз был перед запуском моего корабля. Ты тогда пришла в своем розовом костюме. А я был в синем мундире. Мы стояли друг рядом с другом и молчали. Я не знал, что тебе сказать, а ты пыталась улыбаться и боролась со слезами. Я поцеловал тебя на прощанье и сказал: «Я люблю тебя». А ты расплакалась и обняла меня...»

Ветер развевал мою челку. Я стоял на плацу, смотрел, как ветер треплет флаг. Флаг страны, которая первой открыла двигатели, способные совершить межзвездный перелет за короткое время. Флаг страны, которая осуществляла мечты человечества о путешествии к другим солнцам. Звездно-полосатый флаг моей Родины.
- Сержант Раш, - раздался за спиной голос рядового Хамерсворта. – Ваша мать приехала, сержант Раш.
- Спасибо, рядовой.
Я быстро пошел к проходным. Уже совсем скоро вылет, и мне хотелось бы больше времени провести с мамой. Она стояла в своем праздничном розовом костюме. Это был Костюм Особых Случаев. Только на самые ответственные мероприятия он доставался из шкафа.
- Привет, Мам!
Она улыбнулась и взяла меня за руку.
- Волнуешься? – спросила она.
- Только за тебя. Я ведь оставляю тебя на целый месяц.
Мама попыталась улыбнуться, но нижняя губа предательски дрожала. Я замолчал, не зная, что сказать, а она прижала мою ладонь к своей щеке. Я почувствовал влажные дорожки своей кожей. Так мы и простояли, казалось, целую вечность. А потом пришел Хамерсворт, чтобы проводить маму в зрительскую ложу. Я сказал: «Я люблю тебя». В этот момент слезы хлынули потоком, она обняла меня, потом развернулась и пошла за своим провожатым.
Я проводил ее взглядом и пошел к кораблю. До запуска оставалось каких-то двадцать минут. Обслуживающий персонал торопился покинуть площадку, собственно, перед кораблем уже никого не было, и я почувствовал себя как одинокий ковбой посреди опустевшего города, выходящий на дуэль. Для полной картины не хватало перекати-поля пролетающего через дорогу. Вместо противника в конце улицы стоял мой звездолет. И я пошел ему навстречу.
В корабле тоже было пусто и тихо. На мостике горел экран связи с командным пунктом, который по совместительству играл роль зрительской ложи. Мама уже была там. Рядом с ней я заметил президента. Он что-то говорил ей, а она, казалось, была в другом месте. Отсчет пошел.

«Два месяца подготовки и две недели своего разведывательного полета я верил, что мне повезло больше всех на свете. Из сотен тысяч претендентов именно мне выпала честь лететь в первый полет к ближайшей планетарной системе со схожими с солнечной системой параметрами. Я должен был стать первым, кто откроет и разведает планету, пригодную для колонизации. Я был горд собой. И надеялся, что ты разделяешь мою гордость.»

Где-то в середине 15 дня полета звук эйонных двигателей изменился. Это значило, что корабль перешел в маневровый режим. Мы на околопланетарной орбите! Я побежал на мостик. Компьютер уже включил сканирование планеты. Ошеломляюще! Планета так была похожа на Землю! Конечно, это была не Земля. Судя по картинке на этой планете было 4 материка, которые занимали около половины всей поверхности. Остальную площадь покрывал океан. Атмосфера по газовому анализу тоже была очень похожа на земную. Удивительно похожа. Биосканнер показал, что планета густозаселена различными организмами разных размеров.
Мы облетели планету несколько раз, но следов вмешательства в природу так и не обнаружил. Это была девственная планета, неоскверненная техногенной рукой. Вдоль берегов не было видно городов, а на орбите сканнер не обнаружил посторонних тел. Лишь небольшое количество астероидов, указывающих на то, что некогда у этой планеты был один или несколько естественных спутников. Тогда я выбрал место и отдал приказ на посадку.
Корабль сел около берега реки в лесистой местности. Здесь все было под рукой: и пробы почвы, и пробы воды. Мне надо было провести все анализы и возвращаться обратно. Меня ждали еще пятнадцать дней полета домой. Но когда все пробы были собраны, я не удержался от соблазна прогуляться по берегу реки, подышать свежим воздухом.
Я прошел где-то около километра, когда странные кусты привлекли мое внимание. Их ветви как-то странно и замысловато переплетались. Я никогда не видел подобного и потому пошел посмотреть поближе. Неожиданно заросли зашевелились и из них вышел странный зверь. У него была странная синяя с желтым шерсть, а голова была как глаз у стрекозы. Еще более неожиданным для меня стало то, что зверь поднял передние лапы и начал дергать себя за фасеточную голову.

«Помнишь, Мам, как мы ходили с тобой на пчелиную ферму? Там у всех работников были странные костюмы со странными сетчатыми головными уборами. По крайней мере тогда мне они показались странными. Это потом дяденька-экскурсовод, объяснил нам, что эти шляпы защищают людей от укусов пчел...»

Зверь оказался вполне себе человеком. Это было настолько шокирующим, что я стоял и не мог пошевелиться. Значит, планета заселена! Более того, заселена людьми!
- Добрый день, - обратился ко мне этот человек. Зря он так. После того, как я услышал, что он говорит на одном со мной языке, мой шок только углубился.
Видя, мое недоумение, и что я не отвечаю, таинственный пчеловод пробормотал что-то вроде: "Ох, ты ж горюшко..." Потом поклонился в пояс, показал на себя пальцем и раздельно произнес: "Джор-джи-о". Это выглядело столь нелепо, что я расхохотался.

«Ох, Мам, в ту минуту я поверил во все истории одновременно: и в то, что мы созданы, и в то, что мы прилетели с другой планеты, и в то, что история человечества развивается по спирали, и человек уже однажды открывал путь к звездам. Я никак не мог придумать, с чего начать.»

- Меня зовут, Джо Раш, - сказал я, оклемавшись от шока. – Я прилетел к вам с другой планеты.
Джорджио фыркнул от смеха, но тут же взял себя в руки и уже серьезно сказал:
- Успокойся парень, с какой «другой планеты»? Посмотри на меня, посмотри на себя. Оглянись вокруг. Земля – единственная обитаемая планета в пространстве.
Я начал было спорить с ним, но он повернулся и пошел обратно в свои кусты. А через минуту вернулся обратно с обручем диаметром сантиметров в пятнадцать-двадцать. Я не успел ничего сделать, как он надел этот обруч мне на голову.
- Общая информация о Пространстве, - сказал он.
И тут же все вокруг меня потемнело, а в голове возник голос, которого там отродясь не бывало.

«Я не успел испугаться, Мам. Обруч оказался каким-то подобием компьютера. И он начал мне рассказывать об устройстве Мира.»

«Пространство состоит из Солнечной системы, которая включает 7 планет: Венеру, Землю, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун. Пространство вокруг Солнечной системы замкнуто само на себя, образуя замкнутую систему, конец которой является ее же началом…»
Я снял с головы обруч и попытался расспросить Джорджио, что все это значит. Но парень явно не был ученым и все время отсылал меня к обручу, дескать, у него спроси.
Я снова надел обруч на голову и спросил, как может быть только одна звездная система, когда на небе невооруженным глазом видно столько звезд, не говоря уже о телескопах.
- Солнечная система не представляет собой геометрическую фигуру с четко обозначенными границами. По большому счету, ее можно сравнить с окружностью на плоскости, у которой нет ни начала, ни конца. Свет от звезд, которые, якобы, видит человек на небе, на самом деле, является светом Солнца, которое преломляется в Пространстве. Эти преломления света так же могут изменять цветовую температуру и размеры Солнца, как изменяются размеры и цвет объектов в стекле с неравномерной плотностью и окраской. По сути, все эти эффекты – не что иное, как оптическая иллюзия.
- История открытия описанных свойств Пространства – потребовал я.
- В 2050 году нашей эры Питер Хофбург и Йозеф Кассински изобрели эйонные двигатели, которые могли развивать сверхсветовую скорость. После нескольких успешных околоорбитальных, беспилотных испытаний, был построен первый корабль, рассчитанный на полет с человеком на борту. Первым летчиком-испытателем стал Джо Раш. Он должен был совершить полет к ближайшей звездной системе, в которой человеческие ученые надеялись найти планету, похожую на Землю. Во время полета корабль исчез. Последующие 30 лет ученые проводили изыскания, которые должны были пролить свет на исчезновение корабля. В ходе этих исследований ученые выявили зацикленость пространства, когда некоторые из запускаемых объектов через некоторое время возникали в других участках Солнечной системы. Некоторые объекты появлялись практически сразу, другие через некоторое время. Отдельная часть не появлялась вовсе. Все эти эксперименты показывают, что время в преломленном пространстве идет иначе, нежели в Солнечной системе.
- 30 лет??!! Какой же сейчас год? – вырвалось у меня.
- 211 год новой эры.
- Когда началась новая эра?
- В 2082 году, когда стало понятно, что Земля – единственная пригодная для жизни человека планета, США развязало Третью Мировую Войну в попытке подчинить себе все население Земли и захвата контроля над всеми ресурсами. Военные действия с переменным успехом длились 11 лет. 22 июня 2093 года Коалиционный Союз в составе стран Европы, Азии и Африки победил Североамериканский Союз, в состав которого входили Канада, Мексика и США. В результате этой войны погибло три с половиной миллиарда человек, по большей части со стороны Коалиционного Союза. Множество крупных городов было стерто с лица Земли. Мировая общественность увидела во всем этом знак свыше. 14 августа 2095 года в Мировом Конгрессе было принято решение избавления от технологий, наносящих ущерб экологии. Избавление от вредных технологий и переход на новые занял 72 года. В 2167 году на Земле не осталось ни одного завода, фабрики или иного предприятия, отравляющего окружающую среду. 2168 год нашей эры стал первым годом новой эры.

«До этого момента я даже на секунду не мог подумать, что больше никогда не увижу тебя. А после этого краткого экскурса в историю внутри стало так пусто. Я и сейчас чувствую эту пустоту в себе, Мам. Прости, что бросил тебя. Я всю жизнь ненавидел отца, за то, что он оставил тебя, а потом взял и сделал это сам. Едва ли я когда-нибудь смогу себя простить за это. Но ты прости меня…»

Я еще немного посмотрел на белый, каменный столбик, в очередной раз пробежал глазами по надписи: «Меган Раш. 2010 – 2057». Это был виртуальный тур по миру образца 2080 года. В нем был весь мир. Тот мир, который был так хорошо известен мне. И я собирался остаться в нем, до тех пор, пока живо мое физическое тело. Мне нет места в реальном мире. В нем не осталось ничего, что я любил и что было бы мне знакомо. Города на деревьях, звезды ненастоящие... Даже Луна, и та была взорвана силами Коалиции во время третьей мировой.
Я отвернулся от могилы матери и отправился в свое последнее путешествие.

Человек без души

Я не помню, что было со мной в последнее время. Я не помню, сколько своего времени я не помню. Собственно, последние воспоминания, которые мне удается ухватить за хвост – моя учеба в университете. Но, судя по скудности и туманности этих воспоминаний, это было давно.

Сейчас же я стою, вспоминая себя, в каком-то помещении. Передо мной стекло. Огромное, во всю стену. А за ним стоит парень лет двадцати пяти. Стоит, смотрит в то же стекло, поправляет прическу. Меня совершенно не замечает. Понятно, значит, с той стороны поверхность зеркальная. Я начинаю разглядывать лицо этого молодого человека и понимаю, что оно мне очень знакомо. Я его знаю. Может, мы с ним работаем? Или, может, он мой сосед? Если так, то он может помочь мне вспомнить, что было со мной, и почему я забыл обо всем. Тут меня посещает новая мысль, а что, если именно он виноват в том, что случилось? Тогда, пожалуй, не стоит преждевременно показываться ему на глаза. Я должен проследить за ним, узнать, где он живет, чем он занимается.

Парень за стеклом проходит в комнату по соседству. Я следую за ним и заглядываю за дверь. Это фотостудия. Если можно назвать фотостудией комнатку со стулом, двумя вспышками и фотографом. Больше в ней ничего не поместится. Парень сидит на стуле с очень серьезным лицом. Понятно, фото на документ. Парень поднимается. Пока он не вышел из комнаты прячусь за зеркалом. Но, по всей видимости, этого можно и не делать, он выходит из фотостудии и идет на улицу, не обращая внимания ни на кого и ни на что вокруг.

Собственно, как я позже выясняю, он вообще ни на кого и ни на что не обращает внимания. Две недели я слежу за ним и понимаю, что это самое простое занятие. Он не обратил бы на меня внимания, даже если бы я наступил ему на ногу. Он бы только буркнул что-нибудь невразумительное и пошел бы дальше (пару дней назад именно так и произошло, только на ногу ему наступил не я). За это время я понял, что он не может быть замешан в том, что произошло со мной. Ему просто некогда было бы этим заняться. Утром он просыпается, кушает и едет на работу. Работает он на заводе с восьми до пяти часов. С часовым перерывом на обед в час дня. Работает на конвейере – следит за процессом. После работы идет в местную кафешку, пьет пиво с сотрудниками, смотрит футбол и говорит о женщинах. В восемь часов вечера он выходит из кафе и едет домой. Дома ужинает и ложится спать. Раз в неделю занимается сексом с женой. По нему можно сверять часы и календарь. За эти две недели произошло только одно отклонение от графика – он споткнулся по дороге на завод.

Я по-прежнему не вспомнил ничего о своей жизни. Пора форсировать события. Возможно, пришло время вновь познакомиться с этим парнем. Я говорю «вновь», потому что я все больше и больше уверяюсь в том, что мы все-таки были знакомы. Уж очень знакомо мне его лицо. Сегодня я как бы случайно столкнусь с ним на улице.

Вот он идет. Я двигаюсь ему навстречу. Он смотрит на меня своими пустыми глазами. Они всегда пустые. За две недели я ни разу не заметил, чтоб в них проскользнула хотя бы искра. Мы приближаемся друг к другу, подходим вплотную, я чуть останавливаюсь в предчувствии столкновения. Что?! Что это только что было???? ОН ПРОШЕЛ СКВОЗЬ МЕНЯ. Я догоняю его, пытаюсь схватить за плечо, но рука проваливается в него. Что это такое? Что это значит? Я обескуражен. Я подбегаю к прохожему и пробую обратить его внимание на себя. Но он тоже меня не замечает и проходит насквозь. Теперь понятно, почему мне так легко было следить за моим незнакомым знакомым. Меня вообще никто не видит.

Я догоняю парня и иду с ним домой. Пришла пора зайти к нему домой. До этого я довольствовался наблюдением через окна, благо дело, живет он на первом этаже и никогда не закрывает занавески. В квартире я впервые с момента своего «пробуждения» вижу календарь. Мой провал в памяти стер четыре года воспоминаний. Мне сейчас двадцать пять лет. Рядом с календарем висят фотографии парня в разные периоды жизни. Вот фотография с завода. Он стоит на своем рабочем месте у конвейера. Вот фотография со свадьбы. Он стоит со своей женой на пирсе. Оба очень нарядные. Но нет счастья в глазах. Они такие же пустые, как всегда. А вот фотография времен учебы. Он стоит со своими друзьями на лестнице моего универа. И лица друзей мне знакомы. Так вот, откуда я его помню. Мы учились вместе. Ну или на параллельных потоках. Но я, хоть убей, не могу вспомнить, как его зовут. А помню ли я, как зовут меня? Мммм... Да, помню. Максим.

Хлопнула входная дверь. Видимо, с работы вернулась жена. «Максим, ты дома?» - раздался ее голос. МАКСИМ? Его тоже зовут Максим??? В моей голове начинает кружиться вихрь. И тут меня накрывает воспоминаниями. Это я стою на ступенях университета со своими друзьями. Мы только что получили дипломы об успешном окончании ВУЗа. Это я со своей женой Леной стою на пирсе. Мы встречались три года, потом она забеременела, и мы поженились. Это я стою около конвейера. На руководящих должностях не нужен только что окончивший ВУЗ парень, еще не видавший производства. Единственная должность, на которую меня могут взять – оператор конвейера. Это я каждый день после работы хожу в кафе пить пиво и болтать с друзьями. Почему я забыл все это? А что здесь помнить?! Все мои воспоминания последних лет можно свести до пяти-десяти различных событий. В моей жизни ничего не происходит. Моя жизнь не происходит. Я просто не живу. Почему я вижу себя со стороны? Это тело работает по определенным алгоритмам, и ему абсолютно не нужна душа. Я волен идти, куда хочу. Но именно этого я сделать и не могу. Потому что я не знаю, чего хочу. Я привык к этой жизни, и я не хочу ничего менять. А значит, в моей жизни ничего не произойдет. А значит, я снова могу засыпать... Засыпать... Засыпать...

Совершать невозможное. Простая фраза из двух слов. Мы слышим её чуть ли не каждый день. Но действительно ли обычное человеческое существо способно совершить нечто невозможное, нечто такое, что выходит за рамки определений, выраженных словами?
На самом деле, для этого даже не требуется прилагать много усилий. Несмотря на повсеместные лозунги aka «Знай своё место!», «Всяк сверчок...», вы продолжите этот список из без моих примеров, каждый человек способен на чудо. На Невозможное Событие. Достаточно прийти на море, взять камень и бросить его в воду, как можно дальше. Обычно? Конечно, каждый на это способен. Но бросая этот самый камень в воду, мы совершаем нечто такое, что совершенно не укладывается в понятие «существования» этого самого камня – нечто невозможное. Что-то( в нашем случае – Кто-то) приходит и полностью, кардинально меняет точку отсчёта, меняет представление о незыблемом и погружает в пучину новой жизни.
Ты лежишь на берегу. Буквально в двух метрах от прилива, ты очень хочешь окунуть свои ноги в благостную прохладу морской воды, но всё вокруг тебя кричит на ухо дурным голосом: «Нет, не делай Этого, стоит лишь намочить ступню и всё – ты захочешь плыть». Ты соглашаешься. Действительно, что может быть лучше чем твоё беззаботное существование в мире твоих собственных ценностей, привычных событий и вечно не доходящего до тебя прилива. В этот самый момент в тебя врывается музыка. Сначала ты слышишь только лёгкие мотивчики, занятные, но чаще – скучные мелодии, которые никак тебя не касаются и играют где-то Там, Там, в той вселенной, до которой тебе нет никакого дела. Ты занят. Спустя пару вечностей ты начинаешь прислушиваться, тебе начинает нравится, что твоё существование связано с этой неизвестной мелодией, которая…действительно – стала ближе. Именно в момент этого понимания тебя что-то поднимает… или кто-то? И бросает. В пучину. Смерти.
Первые секунды погружения в бездну – самые страшные, ты не понимаешь, что происходит, твоя точка отсчёта постоянно меняется. Музыка становится оглушительно громкой и каждую секунду встряхивает тебя, заставляя менять положение в новоприобретенной системе жизни. Теперь нет той самой незыблемости и уверенности, что спустя час – ты будешь лежать здесь, но ты получил нечто большее – способность менять краски, и кто знает, может через пару мгновений ты сможешь увидеть такие глубины, которые никто, там на берегу, не способен себе даже вообразить.
Именно. Роль и смысл музыки – давать встряску. Каждый раз, когда тебе кажется, что ты лежишь на берегу – включи любимую песню и станет ясно, что это просто был штиль, а сейчас – ты отправляешься дальше. В своё Невозможное путешествие.