рассказ

Вторжение.

Стенограмма фрагмента видеозаписи — 02.01.2016 09:01:18 по североамериканскому восточному времени:
(неизвестная женщина-диктор): […] SETI нашли подтверждение существования внеземной разумной жизни. Согласно официальному отчёту, с помощью телескопов с большим фокусным расстоянием Новогодним утром были обнаружены несколько ярких выбросов, представлявших собой, как сейчас считается, высокоэнергетические выбросы двигателей десятка крупных летательных аппаратов на краю нашей Солнечной системы. В отчёте указано, что эти объекты перемещаются с огромной скоростью, но стремительно замедляясь. По траектории полета и скорости замедления можно предположить, что они направляются прямо на Нас. (неизвестный учёный): На сегодня Мы считаем, что это - межзвёздные корабли неизвестного происхождения, которые держат курс к нашей Солнечной системе. По нашим наблюдениям на сегодня, мы знаем, что их, по крайней мере, дюжина, и их размеры и масса свидетельствуют, что они не представляют собой какой-либо вид зондов для исследования глубокого космоса. Наши аналитики продолжают [неразборчиво]
[конец стенограммы].

Стенограмма фрагмента видеозаписи — 03.02.2016 17:48:01 по североамериканскому восточному времени:
(неизвестный мужчина-диктор): […] несмотря на то, что с момента объявления прошло более месяца, до сих пор не поступило комментариев официальных правительственных источников о том, какие существуют планы на случай, если инопланетные гости окажутся враждебными. Новые данные, опубликованные "SETI" и "НАСА", указывают, что эти объекты первоначально двигались со скоростью около двадцати процентов от скорости света, - скоростью, которая свидетельствует об огромной технологической мощи и возможностях. Согласно этим расчётам, с учётом замедления кораблей, они могут оказаться на околоземной орбите через шесть недель.
В то же время по всему миру продолжаются гражданские волнения; последние отчёты, поступающие из [неразборчиво]
[конец стенограммы].

Стенограмма фрагмента видеозаписи — 04.02.2016 05:11:33 по североамериканскому восточному времени:
(неизвестная женщина-диктор): […] последние новости… да, мы только что получили подтверждение, что на восточном побережье примерно в 5 утра сегодня действительно произошёл какой-то мощный взрыв или падение какого-то объекта. Продолжают поступать противоречивые отчеты, но Геологическая служба США сообщила нам, что эпицентр события находится где-то в районе Нью-Йорка… мы не можем связаться ни с кем, кто находится в поражённой области…
(видео начинает дрожать, слышны крики, после чего видео прерывается сообщением о технических неполадках)(тишина в эфире в течение примерно 37 минут)(неизвестная женщина-диктор): Мы… мы только что получили отчёт о втором событии близ Мэриленда… мы продолжаем получать панические сообщения со всего восточного побережья о мощном землетрясении и огромном облаке, предположительно дыма… со стороны Вашингтона… господи…
[конец стенограммы].

Стенограмма фрагмента видеозаписи — 04.02.2016 18:22:19 по Гринвичу (на русском языке)
(неизвестный мужчина-диктор): […] более десятка ударов за последние восемь часов на всей территории Соединенных Штатов и Тихоокеанского региона, все сосредоточены на крупнейших населённых пунктах… потеряна связь со всеми нашими корреспондентами в Америке… Есть сообщения о массовых беспорядках и панике на улицах, люди бегут из городов так быстро, как могут… от военных чиновников никаких заявлений не поступало…
(пауза). Только что мне сказали, что нанесён удар по Токио...
[конец стенограммы].

Стенограмма фрагмента видеозаписи — 05.02.2016 02:53:52 по Гринвичу:
(неизвестный мужчина-диктор): […] второй удар по Германии… сейчас мы больше не получаем никаких сигналов из всех районов восточнее Цюриха… здесь, в Лондоне, анархия на улицах… мы будем продолжать вещание настолько долго, насколько сможем…(статические помехи)(неизвестный мужчина-диктор): […] только что была сильная тряска, мы можем только предполагать, что это было довольно близко, наверное Париж… передача окончена, с вами была Всемирная служба Би-би-си. Да поможет нам Бог.
[конец стенограммы].

Обнаруженный документ 27 февраля 2017.

Я не могу уснуть, ну и чёрт с ним, я набираю это, потому что больше мне нечем заняться. Если каким-то чудом мы переживём ночь, может быть, когда-нибудь какой-то ребёнок или ещё кто-то захочет это прочитать. А если не переживём - то я думаю, это не имеет значения.
С чего начать? Во-первых, эти пидары нанесли по Нам удар, а во-вторых, удар жестокий. Очевидно, они запустили на релятивистской скорости машины-убийцы, прежде чем начали замедляться. Так уж случилось, что огни их двигателей были такие яркие, что Наши телескопы не увидели "болванок", которые, вероятно, были окрашены в чёрный и переохлаждённые. Они запустили "болванки" таким образом, чтобы те долетели в течение шестнадцати часов, чего как раз хватило чтобы планета повернулась и подставила все наши города прямо под них. К тому времени, когда мы заметили, что они приближаются, было уже слишком поздно; прежде, чем мы смогли кого-либо предупредить, на месте Нью-Йорка был уже девяностомегатонный кратер.
Я думаю, что их целью были люди, они просто пытались стереть столько нас, сколько могли. Может быть, у них не было достаточного количества зарядов или массы или, может быть, они не совсем понимают, как мы работаем. В любом случае, это был повод взять себя в руки, потому что большинство наших главных зон и несколько других баз, таких как "НОРАД", остались в целости и сохранности. Конечно, это было слабое утешение в то время, как половина Человечества погибла или гибнет.

Большинство гражданских правительств было убито или разбежалось, единственными крупными игроками остались Мы и "Коалиция". Мы потушили столько пожаров, сколько смогли, а потом все вместе поразмыслили и решили, что единственный способ для нас с этим справиться - это объединить усилия и собрать по всему миру как можно больше уцелевших военных. До прихода кораблей к Земле оставалось около двух месяцев, так что времени на то, чтобы устроить оборону, было в обрез.
Но мы успели и за это время собрали столько оружия, сколько смогли. Когда пришельцы вышли на орбиту, мы спрятались в норы и стали ждать. Может быть, они не учли нашей воли к жизни или, может, они надеялись, что Мы скорее перебьём друг друга, чем объединимся для борьбы с Большей угрозой. В любом случае, они не потрудились добить нас с орбиты, прежде чем начали посадку. Из дюжины кораблей, которые прилетели, половина приземлилась в Австралии, - наверное, это был наименее опустошённый участок суши - и начали открывать там свою лавочку.
Вот тогда Мы нанесли ответный удар.
Мы выпустили по ним более половины нашего ядерного арсенала одновременно. Почти ни одна в них не попала, большинство были сбиты лазером и пулями, и Бог знает чем ещё, прежде чем добрались до своих целей, но в любом случае это был только отвлекающий манёвр. Боеголовки, которые мы спрятали на спутниках, испарили или повредили их корабли на орбите, пока их орудия были заняты выслеживанием ракет, и покончили с их превосходством на высоте. Тогда мы бросили все корабли, самолёты и танки, которые у нас были, на их оставшиеся приземлённые корабли.
Это почти сработало. Мы уничтожили тысячи хреновин, только чтобы обнаружить, что все они были дронами. Кто-то однажды говорил мне, что невозможно отправить людей к звёздам, потому что не получится взять достаточно еды и воды для тысячелетнего пути, и никакое тело не выдержит столь долгой заморозки. Единственный способ достичь другой Солнечной системы, - отправить только яйца и эмбрионы и позволить роботам растить наших детей, когда они туда доберутся.
Нам удалось повредить две из их баз и уничтожить большую часть их рабочих дронов, и тут дерьмо действительно попало в вентилятор. Главные роботы, должно быть, поняли, что мы представляем гораздо большую угрозу, чем они ожидали, и они начали строить настоящие боевые машины из материалов, которые вытаскивали из нашей собственной планеты. За одну ночь мы перешли от войны с жуками и ползунами к танкам-паукам и штурмовикам.
Мы хорошо сражались. Мы все сражались чертовски хорошо, но мы всегда знали, что пришельцы гораздо более развиты, чем мы, а сейчас они играли в полную силу. Мы начали терпеть серьёзные потери, а у нашей авиаподдержки закончились ракеты и бомбы. Генералы решили начать использовать экспериментальную технологию и материалы, но чем больше ресурсов и резервов мы задействовали, тем более специализированные их дроны приходили нас убивать в ответ. Каждый день мы теряли хороших людей, но машины просто заменяли свои запчасти и возвращались такими же сильными.
Примерно около Дня Благодарения, машины забили наш радиосигнал; яйцеголовые починили всё так быстро, как смогли, но за то время, пока мы вытащили наши задницы из огня, от всего нашего первоначального взвода остались Я с Майком. К Рождеству, мы получили подкрепление, но… короче, о некоторых из пополнения едва скажешь, что они были когда-то человеком. В районе Нового года нам удалось прорваться и разгромить ещё один из их приземлённых кораблей, но потом начали появляться их воздушные охотники-убийцы, и мы вынуждены были снова отступить.
Мы собираемся завтра бросить в бой всё, что у нас осталось. Мы отчаянны как никогда; среди офицеров ходят сплетни и слухи о том, что у командования есть действительно Грандиозный план, но я даже не хочу знать больше, - Я видел, что они сделали с Хосе и Томом после того, как они в первый раз умерли. Я знаю, что если мы потерпим неудачу, то ничего не останется, Я знаю, что мы должны выиграть, - но какой ценой?

— Ефрейтор Эван Винтерс, мобильная опергруппа Омега-23.

Данные, извлечённые из Самописца "E-3 Sentry":

[начало стенограммы]
[статические помехи] (радио): [неразборчиво] повторяю, всем [неразборчиво] отступить на минимальное безопасное расстояние. (радио): Транспорты на месте. Всем оставшимся самолётам, выйти из боя! (радио): Детонация "НОВЫ" через тридцать секунд.
(радио): Жнец Три-Три подбит… мы не можем сдержать их! (радио): [неразборчиво], давайте на форсаж [неразборчиво] (второй пилот): Мы горим! (радио): "НОВА" через двадцать секунд.
(радио): Жнец Три-Три подбит, мы-
(второй пилот): Отказ третьего и четвертого двигателей! (звуки механического повреждения, крики экипажа) (первый пилот): Я её не удержу…
(радио): "НОВА" через десять… девять…
(первый пилот): Мэйдэй, мэйдэй, мэйдэй!. Оракул Два падает, повторяю, Оракул Два падает.
(радио): … пять… четыре…
(первый пилот): Это была большая честь, джентльмены. (радио): … два… один… "НОВА" дето- [статические помехи]
[конец стенограммы].

Экспедиция в мешок картошки scpfoundation.ru/exploration-log-1689-i

ОСТОРОЖНО. ПЛАТОНИЧЕСКАЯ БЛЯДЬ.

Татьяна сидит передо мной, болтает ножкой и заявляет, что в ее окружении нет достойных парней. Она говорит, что мы "все какие-то не состоятельные", что ей сложно найти нормального мужика и где его искать вообще не понятно. Я прибываю в легком шоке, но на мой молчаливый вопрос "какого ты вообще здесь сидишь и говоришь мне всё это в лицо" уже подготовлен ответ. Ответ, мол "вы - друзья, вы не считаетесь и все дела". Одно поражает, ведь при всей описанной ею моей несостоятельности платить за ее десертик буду я. И тут меня осенило, что вокруг происходит какая-то вакханалия с женским полом. Я долго ломал голову, кто сидит передо мной, пока не вспомнил, что есть такой вид любви чистый и непорочный. Называется он Платоническая любовь по имени древнегреческого философа. Так вот оказывается, как и во всех других видах любви здесь есть нечистые на одно место барышни.

Знаете, может я что-то пропустил или папа мне что-то недорассказал, но в последнее время стал замечать большое количество странных девочек. Эти девочки довольно симпатичные. Они имеют модельный, театральный или еще какой-нибудь фэшнизмайпрофешн опыт. Это обязательное условие. Такие девочки уже коснулись глянцево-помадного мира своими маленькими загребущими ручонками. Они пару раз прокатились на ауди/бмв/мерседесе, выпили около двадцати мохито/секснапляже/дайкири, получили в подарок гэлакси/айфон/люмию. У них, конечно, был фотосет с каким-нибудь фотографом еще не столь известным, но уже весьма великим, значимым для культурного наследия глянцево-помадной индустрии. Их фотографии с лицом исполненным таинственной печали есть на геометрии/вклубе/лясенсейшен. Их иногда зовут в качестве хостесс, но они всегда делают занятой вид и часто опаздывают (а то и не приходят вовсе) на встречи с заказчиками. Их хотя бы раз пригласил журнал япокупаю/краснодармэгазин/собакакрд стать самой красивой девушкой города, но в местном стайле за пару тыщенок. Знаете, они бы не трогали меня, а я их. Я бы не заметил их в принципе, но... Часто такие девочки довольно милы. С ними достаточно просто познакомиться на псевдо светском рауте в убогой... Нет! В пафосном Saray-Kate, Kruzhka-Петружка или Bar-147 12 34. Познакомиться с этой скучающей милашкой можно, когда богатые разобрали дорогие стволы, а ушлепки разобрали убогих. Ты можешь даже рассчитывать на интересный диалог и ты даже сможешь проводить ее домой, но попадешь ты к ней в опочивальню на чай (хотя бы) лишь через 47 дней как описано в романе коэльо/ремарка/донцовой или в слезливом паблике вконтакте. А пока к ней домой нельзя, ведь дома ее ждет кот, окно, кофе, мысли о нем, инстаграм, грязная посуда и кастрюля с присохшим супом. Это ведь ей сейчас не кому готовить и не для кого смахнуть крошки со стола! А завтра, когда прискачет Эдуард и вместе с ним она отправится встречать рассвет, пить шампанское и чем еще заниматься вообще не понятно.
У этих особ обязательно уже был парень (скорее всего один) - это добрый, хороший малый, он был студентом (ну, точно ее же возраста), у него была машина, стоящая не больше 150 тысяч или проездной на трамвай, стоящий не более 150 рублей. Расстались, потому что она отдалась мечтам, а он пытался макнуть ее в суповую реальность. В момент расставания она и стала мечтать об Эдуарде, двадцати семи летнем владельце заводов, газет, пароходов.
Впрочем, ожидание Эдуарда нужно как-то коротать. Поэтому тебе так легко познакомиться и найти общий язык с этой девушкой. Но помни, что она будет лишь гулять с тобой, ты будешь кормить ее мороженым, будешь пить с ней виски, будешь ходить в кино, будешь делать всё, чтобы она дала тебе, но не тут то было. При всем ее уже безудержном желании, она будет постоянно тонко юморить на тему морковок/сигар/бананов, но дальше поцелуев дело не пойдет.
Ужасно и то, что в качестве развлечений и дабы потушить свое самолюбие она будет сталкивать лбами друзей и знакомых, будет рушить семьи, будет уводить чужих парней, но никому их них так и не даст. Она просто тренируется перед встречей с Эдуардом. Чем милее она улыбается тебе, тем больше ты ей нафигненуженсосвоимиотношениями. Такие вот дела. И знаете, меня не столько расстраивает, что они мне не дают. Меня печалит их двуликая натура и желание на халяву походить по кино. И пока нормальные парни убивают на них время, красивые и ненавидящие клубы девочки спокойно работают официантками, продавцами, инженерами. Они улыбаются вам за чай? Кто знает, чья улыбка лживей...

Кирилл Белоног

Мы и Они

Американский писатель Дэвид Седарис разделяет человечество на тех, кто с отвращением рассматривает в зеркале собственную, перекошенную от жадности и измазанную шоколадом физиономию, и тех, кто сидит в кресле и смотрит телевизор.

Когда я закончил второй класс, наша семья переехала в Северную Каролину. Пока купленный нами дом приводили в порядок, мы сняли другой, в нескольких кварталах от школы, где мне предстояло учиться. Мама подружилась с одной из соседок, только с одной. «Не пройдет и года, как мы опять переедем, — объясняла она. — Что толку чересчур сближаться с людьми, если вскоре придется с ними прощаться!» Правда, от нашего временного жилья до нового была максимум миля — не то расстояние, чтобы проливать слезы или даже говорить «Прощай», скорее уж «Ну увидимся». Но я взял мамину идею на вооружение: притворился, что сам не хочу обзаводиться друзьями. Захочу — у меня их будет уйма. Просто сейчас момент неподходящий.
На старом месте, в штате Нью-Йорк, мы жили за городом, на шоссейной дороге без тротуаров и светофоров; выйдешь за порог — а вокруг все равно ни души. Но здесь, выглянув в окно, ты видел другие дома, а в окнах домов — людей. Вечерами я шатался по улицам в надежде подглядеть какое-нибудь убийство, но наши соседи предпочитали просто сидеть у себя в гостиных и смотреть телик. Выделялся лишь дом Томкинсов — отец семейства не признавал телевидения. Об этом нам рассказала мамина подруга, когда однажды после обеда заглянула к нам и принесла в подарок полную корзину окры1. Эту информацию она сообщила с бесстрастным видом — дескать, понимайте, как хотите. Если бы мама воскликнула: «Ну и ну! Таких психов я еще не видывала!», подруга непременно поддакнула бы, а скажи мама: «Честь и слава мистеру Томкинсу», подруга наверняка бы согласилась. Просто соседка решила нас прощупать, с той же целью, кстати, и окру принесла.
Говорить: «Мы телевидения не признаем» — совсем другое дело, чем просто не смотреть телевизор. Этой фразой вы даете понять, что за телепередачами стоит какой-то тайный план, которого вы активно не одобряете. А еще — что вы человек думающий (и даже слишком много). Когда наша мать доложила отцу: «Мистер Томкинс не признает телевидения», он заметил: «Молодец. Я, пожалуй, и сам его не признаю».
«И я тоже. Золотые слова!» — кивнула мама, и они присели на диван посмотреть новости, а заодно и все, что там покажут после новостей.
О том, что мистер Томкинс не признает телевидения, вскоре узнали все. «Ну и пусть, ну и на здоровье, — рассуждали соседи, — но хорошо ли навязывать такую позицию другим, особенно собственной жене и детям — они-то за что должны страдать?» Высказывались предположения, что, наподобие того, как у слепого обостряется слух, семья Томкинсов как-то должна восполнять то, чего не добирает.
«Наверное, они книги читают, — говорила подруга матери. — Или радио слушают, но, разрази меня гром, что-нибудь да делают — нельзя же просто в потолок плевать!» Мне стало любопытно, чем же занимают себя Томкинсы, и я начал подглядывать в их окна. Днем топтался на тротуаре напротив дома, прикидываясь, будто кого-то жду, а вечером, когда Томкинсов в освещенных окнах было видно лучше, а меня в сумерках — хуже, пробирался прямо во двор и прятался в кустах с внутренней стороны забора.
Поскольку телевизора у Томкинсов не было, за ужином они были вынуждены разговаривать друг с другом. Даже не догадываясь, какая у них серая, ничтожная жизнь, они не комплексовали оттого ,что телекамера не удостоила бы их своим вниманием. Не знали, что красиво, а что отвратительно, ни как должен выглядеть ужин в порядочном доме, ни даже во сколько он должен начинаться. Порой Томкинсы садились за стол лишь в восемь, когда в других домах уже и посуда вымыта. Иногда мистер Томкинс ударял кулаком по столу и замахивался на детей вилкой, но стоило ему уняться, как все прыскали со смеху. Казалось, он кого-то изображает. «Неужели шпионит за семейными ужинами в нашем доме?» — испугался я.
Когда наступила осень и начался учебный год, я каждый день видел, как младшие Томкинсы с бумажными пакетами в руках поднимаются в гору к школьным воротам. Учились они не со мной — мальчик во втором классе, а девочка в четвертом. Ни я с Томкинсами, ни они со мной никогда и словом не обменялись, но иногда, встречая их в коридоре, я пытался взглянуть на мир их глазами. Они же совсем темные — ничего не знают. Каково это — быть одиноким невеждой? Или я слишком нормальный, чтобы представить себя на их месте? Уставившись на пенал с Дональдом Даком, я пытался выкинуть из головы все, что о нем уже знал: какой у него крякающий голос, как он на всех обижается и ворчит. Я пытался увидеть в Дональде лишь картинку, изображение безымянной птицы, но слава прилипла к нему неотделимо.
Однажды на уроке мой одноклассник Уильям начал писать на доске неверный ответ, и учительница, всплеснув руками, проговорила: «Уилл, будь осторожен. Опасность, опасность». Голос у нее сделался бездушный, какой-то искусственный, и мы захохотали, зная, что она изображает робота из телесериала о семье, которая живет в космосе. А вот Томкинсы подумали бы, что у нее плохо с сердцем. Тут-то мне и пришло в голову, что им требуется гид. С утра до вечера их кто-то должен сопровождать и давать пояснения обо всем вокруг — иначе они никогда не поймут самых простых вещей. По выходным им мог бы помогать я, но дружба развеяла бы ореол загадочности вокруг Томкинсов и помешала бы мне их жалеть — а эта жалость доставляла мне огромное наслаждение. И потому я сохранял дистанцию.
В начале октября Томкинсы купили лодку, и окружающие облегченно вздохнули. Особенно мамина подруга — она подметила, что мотор у лодки наверняка подержанный. Стало известно, что у тестя мистера Томкинса есть дом на берегу озера и что семье позволено пользоваться этим домом сколько угодно. Это объясняло, куда они исчезают на все выходные, но не помогало смириться с их отсутствием. Я так тосковал, будто мою любимую телепередачу закрыли.
В тот год Хеллоуин пришелся на субботу, и когда мама повела нас в магазин, все нормальные костюмы уже разобрали. Сестры нарядились ведьмами, я — бродягой. Я предвкушал, как в замаскированном виде постучусь к Томкинсам, но в окнах у них было темно — опять уехали на озеро. На крыльце они оставили банку из-под кофе, полную монпансье. Рядом лежала записка: «БЕРИТЕ НА ЗДОРОВЬЕ, ТОЛЬКО НЕ ПОМНОГУ». Монпансье, значит. Среди хеллоуиновских трофеев эти мелкие россыпные леденцы котировались ниже всего. И не только мы с сестрами так думали — как бы в подтверждение, целая уйма монпансье плавала в собачьей миске, стоявшей рядом. Смотреть было противно: значит, именно так монпансье выглядит в твоем желудке?! И как унизительно, когда тебе запрещают брать помногу то, чего тебе и даром не надо! «Эти Томкинсы больно деловые!» — сказала моя сестра Лайза.
Хеллоуин миновал. На следующий вечер, когда мы смотрели телевизор, в дверь позвонили. Чужие заходили к нам редко, и меж тем как отец остался в гостиной на втором этаже, остальные — мать, сестры и я — скопом сбежали по лестнице и, открыв дверь, обнаружили на своем крыльце семейство Томкинсов в полном составе. Родители выглядели как обычно, но сын с дочкой нарядились в костюмы: девочка балериной, а мальчик каким-то грызуном, с ушами из махрового полотенца и хвостом, подозрительно напоминающим шнур от утюга. Они объяснили, что вчера были на озере совсем одни и пропустили шанс отпраздновать Хеллоуин.
— Вот мы и пришли сегодня. Вы позволите? — сказал мистер Томкинс.
Я объяснил этот поступок тем, что у них не было телевизора, но кое-чему можно даже без телевидения научиться. Выпрашивать конфеты на Хеллоуин — в порядке вещей, но выпрашивать конфеты первого ноября — это уже называется «побираться» и ставит окружающих в неловкое положение. Такие вещи человек обязан усваивать из воздуха, просто живя на этой земле, и меня взбесило, что Томкинсам это не ясно.
— Нет-нет, конечно же, еще не поздно, — сказала мама. — Дети, а ну-ка... сбегайте... принесите конфеты.
— Так они же кончились, — возразила моя сестра Гретхен. — Ты вчера все раздала.
— Не эти, — сказала мама. — Другие. Давайте-ка, тащите быстренько.
— Что-о? — прошипела Лайза. — Наши? Которые мы заработали?
Да, именно их наша мама и имела в виду, но при Томкинсах ей не хотелось говорить в открытую. Боясь обидеть гостей, она хотела создать впечатление, будто у нас всегда наготове целый мешок сладостей — дожидается, пока кто-нибудь прямо с улицы зайдет и попросит.
— Ну что же вы, — сказала она нам. — Живей!
Моя комната была крайняя от входа, и загляни Томкинсы в ее распахнутую дверь, они увидели бы мою кровать, а на покрывале — бумажный пакет с надписью: «МОЕ! РУКИ ПРОЧЬ!» Мне вовсе не хотелось, чтобы Томкинсы узнали о моих сокровищах, и, войдя в комнату, я прикрыл дверь, задернул шторы и, вывалив весь пакет на кровать, начал выискивать что похуже. Шоколад всю жизнь действует на меня плохо. Не знаю, аллергия это или что, но стоит съесть малюсенький кусочек, как в глазах у меня темнеет и голова раскалывается от боли. В конце концов я научился избегать шоколада, но в детстве отказывался смириться со своей ущербностью. Съедал эклеры, а потом, когда в висках начинала пульсировать боль, сваливал вину на виноградный сок, или на дым от маминых сигарет, или на тугие дужки очков. На что угодно, только не на шоколад. Шоколадные батончики — настоящий яд для моего организма, зато с легендарными торговыми марками, — я отложил в кучку номер один, которую ни за что не собирался отдавать Томкинсам.
Из прихожей слышался голос матери — она напрягала извилины, пытаясь поддержать светскую беседу.
— Лодка, — говорила она, — это просто замечательно! Вы на ней прямо с берега выходите в озеро?
— Вообще-то у нас есть прицеп, — сообщил мистер Томкинс. — Подъезжаешь, разворачиваешься, даешь задний ход — и лодка спущена на воду.
— О, прицеп. И какой у вас прицеп?
— Ну-у обыкновенный прицеп... для лодки, — сказал мистер Томкинс.
— Да, понимаю, но он деревянный или... ну как это называется... Собственно, я вот что имела в виду: какого типа у вас прицеп?
Слова моей матери имели двойной подтекст. Первый слой, самый очевидный: «Да, я веду разговоры о прицепах для лодок, но одновременно я умираю». И второй, предназначенный лишь для меня и сестер: «Если вы немедленно не притащите угощение, то забудете навсегда, что такое свобода, счастье и мои нежные объятия».
Я знал, что с минуты на минуту она ворвется ко мне в комнату и начнет хватать сласти сама, сгребая что попало, не считаясь с моей классификацией. Если бы голова у меня в тот момент работала нормально, я бы спрятал самое ценное в тумбочку, но вместо этого, явственно воображая, как рука матери поворачивает дверную ручку, я в панике принялся надрывать обертки и торопливо засовывать шоколадки в рот. В основном, они были маленькие, что облегчало задачу, но рот у меня был все-таки не резиновый, а жевать и одновременно пихать за щеки все новые батончики — дело нелегкое. Мигрень началась моментально, но я списал ее на нервы.
Мать сказала Томкинсам, что должна заглянуть на кухню; тут же дверь в мою комнату приоткрылась, в щель просунулась ее голова.
— Ты что это творишь, черт подери? — прошипела она шепотом, но я не мог
ответить — рот был набит до отказа.
— Одну минуточку, — крикнула она гостям. И, когда мама, аккуратно прикрыв дверь, двинулась к моей кровати, я принялся крушить сахарные сигары и леденцовые бусы из кучки номер два — первоклассные сладости, уступавшие по ценности лишь шоколадкам. Мне было больно уничтожать их, но отдавать за так — еще больнее. Я только-только начал мять картонную коробочку драже «Ред хотс», когда мать вырвала ее из моих рук, невольно завершив за меня работу. Сладкие крупинки — ни дать ни взять шарики для пневматического пистолета — просыпались на пол. Пока я на них глазел, мать схватила пачку вафель «Некко».
— Только не «Некко», — взмолился я, но вместо слов из моих уст полился шоколад. Полуразжеванный шоколад. Полился и забрызгал рукав ее кофты. — Не эти. Не эти.
Мать встряхнула рукой, и шоколадная струя отвратительной какашкой упала на мое одеяло.
— Полюбуйся-ка на себя, — сказала она. — Внимательно погляди на себя в зеркало, понял?
Вдобавок к «Некко» она забрала несколько леденцов на палочке и полдюжины карамелек в целлофановых обертках. Я услышал, как она извинилась перед Томкинсами за то, что ее так долго не было. А потом послышалось, как мои сласти падают на дно чужих пакетов.
— Что надо сказать? — спросил мистер Томкинс. И дети пропищали: — Спасибо.
Меня отругали за то, что я не спешил принести конфеты, но сестрам влетело еще больше — свою часть они вообще зажали. Несколько часов мы просидели по своим комнатам, но позже, поодиночке, опять проскользнули на второй этаж и присоединились к родителям перед телевизором.
Я, пришедший последним, устроился у дивана на полу. Показывали какой-то вестерн, и даже если бы голова у меня не раскалывалась, сомневаюсь, что у меня хватило бы умственных сил следить за сюжетом. Собравшись на вершине каменистого холма, бандиты не сводили прищуренных глаз с облака пыли, замаячившего на горизонте, и я снова подумал о Томкинсах — как неуместно, ни к селу ни к городу, они выглядели в своих дебильных костюмах, одинокие в этом мире.
— Что там у этого мальчика было вместо хвоста? — спросил я.
— Тсс, — шикнули на меня все.
Несколько месяцев я опекал этих людей, переживал за них, а они своим идиотским поступком превратили мою жалость во что-то гадостное и некрасивое. Все изменилось в мгновение ока. Сердце защемило: из моей жизни что-то ушло, ушло навсегда. Пусть Томкинсы не были мне друзьями, я одарил их своим любопытством. Пытаясь влезть в их шкуру, я чувствовал, какой я великодушный, и это было очень приятно. А теперь придется, точно щелкнув переключателем, найти радость в моей ненависти к ним. Либо послушаться маму и внимательно рассмотреть свое лицо в зеркале. Старый педагогический прием, незаметно выворачивающий твою злость наизнанку: обида на окружающих превращается в отвращение к самому себе. И хотя я твердо решил не попадаться на эту удочку, мне было трудно отделаться от мысленного автопортрета, навеянного материнским приказом: вот сидит на кровати мальчик с губами, измазанными шоколадом. Он человек, но одновременно — свинья, окруженная горами мусора и готовая лопнуть от обжорства, лишь бы другим ничего не досталось. Не будь передо мной ничего, кроме зеркала, этот образ не выходил бы у меня из головы. Но, к счастью, смотреть можно и на другое. Вот, например, дилижанс с грузом золота, выезжающий из-за поворота. И этот сверкающий мустанг-кабриолет новейшей модели. И эта девочка лет пятнадцати с роскошными — просто грива! — волосами, пьющая пепси через соломинку; картинка за картинкой сменяются беспрерывно, а потом — новости и все, что там покажут после новостей.

Взято с Эсквайра

"– Дорогой господин Бодмер, – обиженно отвечает он, – не будете же вы держать пари против Клары! Разве вы сможете тогда сыграть убедительно?
– Не против нее. За нее. Частное пари.
– Сколько? – торопливо спрашивает Карл.
– Какие-нибудь несчастные восемьдесят тысяч, – говорю я. – Все мое состояние.
Карл соображает. Затем оборачивается к остальным.
– Кто-нибудь еще хочет поставить восемьдесят тысяч? Против нашего пианиста?
– Я! – Какой-то толстяк выступает вперед, извлекает деньги из чемоданчика и хлопает пачкой о прилавок.
Я кладу рядом свои деньги.
– Бог воров да хранит меня, – говорю я. – Иначе я буду вынужден завтра ограничиться обедом.
– Итак, начнем! – говорит Карл Бриль. Собравшиеся осматривают гвоздь. Затем Карл подходит к стене, приставляет к ней гвоздь на уровне человеческого зада и на треть забивает молотком. Он бьет менее сильно, чем кажется по его размашистым движениям.
– Засел глубоко и крепко, – говорит он и делает вид, будто энергично раскачивает гвоздь.
– Это мы сначала проверим.
Толстяк, поставивший против меня, подходит К стене. Трогает гвоздь и усмехается.
– Карл, – говорит он с ироническим смехом, – да я дуну – и этот гвоздь вылетит. Дай-ка мне молоток.
– А ты сначала дунь и посмотри.
Но толстяк не дует. Он энергично дергает гвоздь, и тот выскакивает.
– Рукой-то я гвоздь сквозь крышку стола прогоню. А задом – нет. Если вы ставите такие условия, давайте лучше это дело бросим.
Толстяк молчит. Он берет молоток и забивает гвоздь в другом месте.
– Ну как, вот тут хорошо будет?
Карл Бриль пробует гвоздь. Он торчит наружу всего на шесть-семь сантиметров.
– Слишком крепко. Его и рукой не выдерешь.
– Либо так, либо отменим, – заявляет толстяк.
Карл еще раз берется за гвоздь. Толстяк кладет молоток на прилавок, он не замечает, что каждый раз, когда Карл проверяет, крепко ли сидит гвоздь, он его слегка расшатывает.
– Я не могу держать пари на равных основаниях, а только один к двум, да и тогда, наверное, проиграю.
Они сговариваются на шести против четырех. На прилавке вырастает целая гора денег. Карл еще дважды дергает гвоздь, чтобы показать, насколько безнадежно выиграть такое пари. Я начинаю играть «Шествие гладиаторов», и вскоре фрау Бекман появляется в мастерской, шурша свободным ярко-красным китайским кимоно; кимоно заткано пионами, а на спине изображен феникс.
Фрау Бекман – импозантная особа, у нее голова бульдога, но хорошенького бульдога, густые курчавые темные волосы и блестящие, как вишни, черные глаза, все остальное – как у бульдога, особенно подбородок. Тело у нее мощное и словно железное. Каменно-твердые груди выступают, точно бастион, потом следует талия, довольно стройная для таких телес, и, наконец, знаменитый зад, играющий в данном случае решающую роль. Он огромен и в то же время подобен камню. Даже кузнец не смог бы ущипнуть его, когда фрау Бекман напрягает тело, скорее он сломает себе палец. Карл Бриль и на этом уже выигрывал пари, правда только в тесном кругу друзей. Так как сегодня вечером присутствует и толстяк, предполагается провести только опыт с выдергиванием гвоздя из стены.
Во всем, что происходит, царит строго спортивный и чисто рыцарский дух; правда, фрау Бекман здоровается, но она в высшей степени сдержанна и даже как бы отсутствует. Она рассматривает свое выступление лишь как нечто спортивно-деловое. Спокойно становится она спиной к стене за невысокой ширмой, делает несколько профессиональных движений, потом застывает на месте, выставив подбородок, готовая начать, очень серьезная, как и полагается перед серьезным спортивным достижением.
Прервав марш, я на басовых нотах исполняю две трели – они должны звучать как барабанная дробь в цирке Буша во время смертельного прыжка. Фрау Бекман напрягает мышцы и расслабляет их. Ее тело напрягается еще дважды. Карл Бриль начинает нервничать. Фрау Бекман опять застывает на месте, глядя в потолок, стиснув зубы. Потом что-то звякает, и она отходит от стены. Гвоздь лежит на полу.
Я исполняю «Молитву девы», одну из ее любимых пьес. Она благодарит, грациозно кивнув массивной головой, певучим голосом желает всем спокойной ночи, теснее запахивает кимоно и исчезает. / Карл Бриль подсчитывает деньги. Протягивает мне мой выигрыш. Толстяк осматривает гвоздь и стену.
– Невероятно, – бормочет он.
"
Мария Ремарк
Черный обелиск

У девушки по недоразумению Зинаиды Григорьевны Ведерниковой дома жили радиоактивный кот Плутоний-239 и голосистая шотландская птичка маклиновка.
Кот был серебристо-белый, когда Зинаида Григорьевна входила к нему в спецкомнату, он начинал светиться от радости и при поглаживании громко потрескивал.
Пообщавшись с котом, Зинаида Григорьевна возвращалась в девичью и слушала птичку маклиновку. Птичка была большим другом страны Советов и громко чирикала о социалистическом выборе. У неё было только одно левое крыло, поэтому летать она не могла, да и сидеть тоже, а свои песни она исполняла лёжа на боку.
Зинаида Григорьевна не разделяла птичьих убеждений и держала глупую и одинокую особь не для удовольствия, а для компании.
По выходным Зинаиду Григорьевну навещал приятель, прибалт по матери, застенчивый и скромный Пук Васильков. Они здоровались, садились за стол и начинали передвигать по скатерти чашки с недопитым чаем, ожидая, пока уснёт малиновка. Птичка закрывала глаза, и тогда Пук натужливо предлагал вместе полежать на диване. Зинаида Григорьевна ложилась первой и закрывала глаза. Деликатный Васильков, тяжело дыша, вытягивался рядом, и Зинаида Григорьевна не чувствовала его прикосновений. Так проходил час или полтора, после чего мужчина благодарил за приятно проведённый вечер и, неестественно согнувшись в пояснице, пропадал на неделю.
Зинаида Григорьевна оставалась наедине с мыслями. Она по полочкам раскладывала прожитую часть жизни, и все полочки, кроме одной, оказывались хоть чем-то, но заставлены. Пустой оставалась лишь полочка для мужчин. Конечно, Пук Васильков был мужчиной, да и других желающих полежать имелось достаточно, но в контактную любовь мужчины с ней никак не шли.
Ещё в последнее время её беспокоило состояние кота. Он как-то потускнел, съёжился, стал отказываться от пищи.
Зинаида Григорьевна решила вызвать на дом специалиста.
Пришёл бородатый плечистый физик-ветеринар. Он надел белый халат, повертел кота на переносном синхрофазотроне и долго мыл руки в ванной комнате.
- Где вы его взяли? - спросил физик.
- Подобрала в ядерном институте...
- У кота начался полураспад личности. Вы должны быть готовы к худшему.
Он стал давать ей рекомендации, она сделала чай, ветеринар повторил сказанное во второй и в третий раз, уходить ему не хотелось, Зинаиде Григорьевне тоже не хотелось оставаться наедине с бедой, от нечего делать ветеринар осмотрел и маклиновку, послушал её, подивился птичьей глупости. Несмотря на серьёзность момента, они даже заулыбались, напряжение спало, и физик, не дожидаясь, пока маклиновка закроет глаза, предложил Зинаиде Григорьевне немного полежать с ним на диване.
Придерживая подол модного платья, Зинаида Григорьевна легла и закрыла глаза. Мужчина пристроился рядом, она слышала его тяжёлое дыхание, но не чувствовала прикосновений. Так прошёл час или полтора. Наконец, он встал, прихватил зачехлённый синхрофазотрон и, согнувшись в пояснице, молча ушёл.
Он появился через несколько дней и констатировал резкое ухудшений состояния кота. Тот распадался на глазах и вскоре окончательно распался. Зинаида Григорьевна поплакала, останки похоронили в специальном саркофаге, бородатый физик и его друзья провели в доме дезактивацию.
Убоявшийся трудностей Пук Васильков куда-то исчез, но Зинаида Григорьевна об этом ничуть не сожалела.
Когда последний изотоп был выметен из дома, физик пришёл со специально сконструированным им крылом и приделал его маклиновке. По чести говоря, она изрядно надоела им своим чириканьем.
Они открыли форточку, и Зинаида Григорьевна выпустила птицу на волю.
- Лети, дура! - напутствовал пернатую ветеринар.
Они закрыли форточку.
- Полежим на диване? - предложил мужчина.
Зинаида Григорьевна Ведерникова прошла в ванную, стащила добротный вязаный костюм и осталась в тяжёлом и непроницаемом для вредных лучей свинцовом нижнем белье, которого она не снимала уже много лет. Счастливо рассмеявшись, она отлепила его от своего прекрасного тела и, размахнувшись, с грохотом швырнула в мусорное ведро.
Она с наслаждением тёрла себя мочалкой, и физик терпеливо ждал её.
Потом она вышла, и недоразумение было улажено.

Из вне.

Вместо предисловия:
Данный рассказ продолжает тему http://joyreactor.cc/post/1108310
Как всегда - критику в коменты буду благодарен за объективность :)

Сегодня ей опять снились кошмары. Уже неделею она не могла толком выспаться. Опять эта жуткая долина, опять это гнетущее чувство, словно за каждым ее шагом следят, опять эти удушающе мрачные черные колонны на горизонте.
Все из-за этого ужаса в метро – когда умер Андрей. Не сказать, что бы она очень уж переживала – его она рассматривала скорее как способ подобраться к его холостому и куда более импозантному другу. Но все равно она просто ужасно расстроилась, услышав такую страшную новость. Немного обсудив произошедшее с подругами, она решила не зацикливаться на случившемся – нельзя же постоянно думать о плохом.
- Так, Ира, сейчас ты пойдешь, умоешься, накрасишься, и все будет хорошо! – она выскользнула из постели, накинула халат, и отправилась в ванну.
Однако ни умывание, ни попытка держаться бодро не помогли – круги под воспаленными от недосыпа, красными глазами и общая усталость давали о себе знать. Ничего – успокоила она себя – вот съеду из его квартиры – и полегчает. Она глянула на вторую зубную щетку, и недовольно поморщилась. Квартира еще помнила своего хозяина. Она не смирилась с утратой, и продолжала цепляться за старое – его зубная щетка, его обувь в прихожей, его нестираное белье. Приведя себя в порядок, она отправилась на работу.
В транспорте ей было неуютно – люди пялились на нее, как на психа. Неужели она так плохо выглядит? Под не слишком-то деликатными взглядами людей она добралась до офиса. Слегка поправив прическу, она вошла в холл здания.
Ей на встречу шагнул один из охранников.
- Ирина, у вас все в порядке? – озабоченно спросил он.
- Да, конечно... – она мельком глянула на его бейджик – ...Паша. Не выспалась просто.
- Ну.. хорошо. Вы только умойтесь – нельзя же в таком виде по улице ходить.
Она недоуменно на него посмотрела, и охранник молча развернул ее к зеркалу. Ира тихо вскрикнула – помада была размазана вокруг рта а тушь – по лбу. Не удивительно что на нее все так смотрели. Но ведь она же перед зеркалом красилась... Сгорая от стыда, она побежала в ближайший туалет, и принялась торопливо смывать макияж. Черт с ними с кругами под глазами – хорошо еще что в таком виде в отдел не явилась!
- Света утром не было – в слепую красилась. – зачем-то бросила она охраннику, проводившего ее задумчивым взглядом.
Вечером, вернувшись домой, она весь вечер провела за просмотром комедий – неясная тревога после утреннего инцидента тяжелым камнем висела на душе. Решив, что немного веселья ей не повредит, она скачала пару фильмов, и, заварив чаю, села их смотреть.
Но кино не пошло. Нелепые ситуации вызывали раздражение , шутки казались плоскими, а актеры – бездарями. Это все от депрессии. Решив, что кино не поможет, она решила отправится спать. Конечно, будут опять эти кошмары. Но лучше хоть немного выспаться.
Приняв душ, и умывшись, она немного посмотрела на себя в зеркало. Да уж, она и получше выглядела. Немного посмотрев на себя, он хотела было пойти в кровать, когда отражение моргнуло. Вздрогнув, Ира застыла, всматриваясь в отражение. Но ничего не происходило. Видимо, показалось – подумала она, и, выключив свет, отправилась спать.
Заснула она почти мгновенно, и сразу же оказалась в уже знакомой жуткой долине. Все вокруг было окутано туманом, в котором мелькали неясные тени. Их движения были неестественными – очень резкими, словно их сняли на пленку, и затем вырезали отдельные промежуточные кадры. Стоять на месте не хотелось. Она сделала шаг, и ощутила, как сочится влагой земля под ногами. Почему-то смотреть вниз не хотелось – она была уверена, что увидит там какой-то очередной ужас, и потому старалась смотреть прямо перед собой.
«Это же просто сон, дурочка» сказала она сама себе. И тут же замерла в нерешительности. Если это – сон то как она это поняла? Во сне себя не осознаешь. Она зажмурилась, и попробовала проснуться. Однако все оставалось на своих местах. Туман, тени, сочащаяся какой-то черной жижей земля. Нервно сглотнув, девушка неуверенно сделала шаг. Однако ничего ужасного не произошло. Это придало ей немного храбрости. Стараясь не глядеть под ноги, она шагнула в туман.
Шагов через пятьдесят туман начал рассеиваться, открывая окружающий мир. Неясное пятно в паре шагов впереди оказалось металлической рамкой со стеклом. Она висела в воздухе без видимых опор. Слегка поежившись, девушка подошла к странному окну и заглянула внутрь. По ту сторону она увидела саму себя – она красилась в ванной. Как завороженная, он смотрела на своего двойника. Девушка по ту сторону умылась, и принялась размазывать по лицу помаду – точь-в-точь, как она сегодня утром! Не зная что еще делать, Ира продолжала смотреть, словно окаменев. Двойник закончила краситься, и удалилась из поля зрения на пару секунд, и затем появилась снова – уже без макияжа. Ира узнала себя вечернюю. Двойник умылась, и уставилась прямо в стекло, словно видела ее через зеркало. Девушка моргнула, пытаясь прогнать наваждение, и тут же проснулась.
Сказать, что сон был кошмаром она не могла. Но вот увиденное ее очень встревожило. Могло ли ей показаться. Что отражение моргнуло? Могло. Могла ли она это увидеть во сне? Могла. Обычный сон, и никакой мистики. Глянув на часы она удивилась: прошло почти пять часов, а во сне – всего пара минут. Повернувшись на бок, она опять уснула. До утра она проспала без сновидений, и проснулась на удивление свежая и бодрая.
Немелодично напевая веселый мотивчик, Ира приняла душ, и хотела было покрасится, но, вспомнив вчерашний инцидент, передумала, и решила обойтись только тональным кремом – скрыть синяки под глазами. Тщательно нанося косметику ей на секунду показалось, будто ее отражение копирует ее движения чуть-чуть иначе. Однако стоило приглядеться, и наваждение пропало.
День пролетел в трудовой рутине. Звонил друг Андрея – Павел, на которого она положила глаз – узнавал все ли у нее в порядке. Ира хотела было придумать какой-то предлог, что бы встретиться, и немного поплакать у него на плече, но решила, что с такими синяками под глазами она будет жутко непривлекательной, и передумала.
Домой она вернулась изрядно уставшая, но довольная – все-таки как важно высыпаться! Вечер она заняла фильмами – на этот раз комедии пошли куда лучше, и тихонько хихикая, она отправилась в душ. С легкой опаской она заглянула в зеркало, но, судя по всему, сегодня вечер обещал обойтись без всякой мистики – отражение вело себя нормально. Умывшись, и приведя себя в порядок, она отправилась спать.
На это раз сон обещал быть приятным. Она плыла в лодке по реке. Рядом был какой-то мужчина – она смеялась вместе с ним, брызгала в него водой, и вообще всячески дурачилась, радуясь хорошему солнечному дню и теплой погоде. За всем этим весельем она не заметила, как они вплыли в пелену тумана. Все еще улыбаясь, она обернулась что бы что-то спросить у своего попутчика, но его уже не было в лодке. Внезапно она осознала, что все звуки умерли – остался только тихий плеск воды и, размерное поскрипывание лодки. Какое-то время лодка продолжала плыть, а потом с тихим шорохом причалила к берегу.
Девушка осторожно спустилась на берег. Знакомая мертвая земля приветствовала ее влажным касанием, и снова из ее недр выступила противная черная жижа. Ира хотела было вернуться на лодку, но, обернувшись, увидела, что ни реки, ни лодки, ни берега уже не было – только туман, мертвая земля, и снова неясные тени, пляшущие свой жуткий танец. Обреченно вздохнув, Ира пошла вперед. Быть может, все закончится как вчера – немного жуткой картиной ее дня, и затем можно будет нормально выспаться.
Через несколько шагов туман на мгновенье расступился, и она мельком увидела фигуру девушки, стоящую перед знакомой металлической рамой. Незнакомка водила руками по лицу, словно нанося косметику. Затем туман опять поглотил видение. Ире стало не по себе, но сон не заканчивался, и ей пришлось идти дальше. Вскоре туман опять расступился, открывая знакомую раму. Ира уже не колеблясь заглянула внутрь. Опять ванна, опять она принимает душ, наносит тональный крем, опять ее двойник уходит из поля зрения, и возвращается обратно.
Ира наблюдала, как она снова – уже вечером умывается, опасливо заглядывает в зеркало, и уходит из поля зрения. Но в ванной кто-то остался. По телу девушки пробежал озноб. Неясная фигура стояла в углу – у ее отражения за спиной. Затем тень шевельнулась, и шагнула к зеркалу. Вскрикнув, Ира отшатнулась, оступилась и упала на землю. Однако ни падение. Ни испуг не прервали жуткий сон. Она увидела, как темная, словно сотканная из мрака рука высунулась из висящей в пустоте рамы. Закричав, девушка бросилась прочь – сквозь туман, мимо неясных теней, и со всего размаху влетела во что-то большое, холодное и склизкое, однако от неожиданности и испуга проснулась, и села в постели с часто бьющимся сердцем.
Едва поняв, что выскользнула из своего кошмара, она вскочила, включила свет, и бросилась в ванну. В углу, разумеется, никого не было. Сон все не уходил из головы. Девушку трясло мелкой дрожью. С опаской она заглянула в зеркало, но там не было ничего ужасного. Потерев виски руками, она вышла из ванной, а ее отражение проводило ее холодным долгим взглядом.
Утром она поняла, что заболела. Ее лихорадило и подташнивало. Голова кружилась, суставы ныли. На улице стояла отвратительная осенняя погода – и без того противный мелкий дождь швыряло порывами холодного ветра. В такую погоду идти за лекарствами совсем не хотелось. Вспомнив про предложение Павла о помощи, она отыскала его номер, и попросила приехать – привезти чего-нибудь от простуды. Он, разумеется, согласился, и сказал, что будет ближе к вечеру. Ира тут же улыбнулась сама себе: ловко придумала. Ее ужасная внешность сейчас будет оправдана болезнью, а, на сколько она знала, Павел был мужчиной обходительным и всегда был готов помочь другим. Можно было дать ему немного поспасать себя – мужчины любят быть сильными защитниками.
Почувствовав себя лучше от одних только мыслей о вечерней встрече, она решила навести порядок в доме порядок. Пропылесосила ковры, помыла пол, и взялась за уборку в ванной. Почистив ванну, она занесла руку что бы протереть зеркало, и выронила тряпку. Отражение стояло и смотрело на нее в упор. Она провела рукой перед стеклом, но наваждение не собиралось рассеиваться. На лице двойника показалась жуткая, хищная ухмылка. Ира взвизгнула, выбежала из ванной, и кинулась к дверям квартиры. Дрожащими руками она открыла замок, и, распахнув дверь шагнула в густой туман.
От испуга ноги девушки подкосились, и она осела возле двери. Тихонько хныча от страха, он на четвереньках вползла обратно в квартиру, и уткнулась головой в чьи-то ноги. Она подняла взгляд, и увидела саму себя.
Двойник улыбнулся, и схватил Иру за волосы. Она закричала, и принялась отбиваться, но ее копия, казалось, ничего не замечала. Она отволокла рыдающую и отчаянно брыкающуюся девушку в комнату, и с силой швырнула на пол. Захлебываясь рыданиями, Ира забилась в дальний угол, с ужасом глядя на свое ожившее отражение. Тем временем двойник вышел из комнаты, и спустя пару секунд вернулся обратно с ножом в руке.
Подойдя к девушке, отражение провело ножом по ладони, откуда выступила отвратительная черная жижа, которую источала земля в ее снах. Довольно глядя на искаженное ужасом лицо девушки, она провела по стене рукой, оставляя след цвета запекшейся крови. Под всхлипы перепуганной девушки, отражение старательно выводило асимметричную семиконечную звезду, через вершины которой проходила спираль, заканчивающаяся в центре рисунка. Закончив этот рисунок, двойник перешла к другой стене, и таким же образом нарисовало другой рисунок – что-то вроде схематического скелета то ли птицы, то ли летучей мыши, распятой на семиконечной звезде. Затем последовал третий рисунок – клиновидное лицо, в чьих глазницах плескалась тьма, а рот был открыт в беззвучном крике агонии.
Закончив рисовать, двойник повернулся к девушке, и, глядя в ее лицо, поднес руки к глазам. Скованная ужасом, Ира увидела как ее руки так же поднялись к лицу. Она отчаянно пыталась бороться, но тело словно не желало ее слушаться. Она дико закричала, когда ее ногти впились в роговицу. Затем багровая пелена залила мир, и, наконец, пришел вечный мрак, в котором эхом погребального колокола перекликались имена Воплощений.

Павел недоуменно посмотрел на приоткрытую дверь. В общем-то Иру он не очень жаловал – он прекрасно видел, что эта, мнящая себя хитрой, баба (иного слова он подобрать не смог), явно использовала его ныне покойного друга, и весьма явственно демонстрировала свои планы на него самого. С этой стервы станется встретить его нагишом. Потому дверь он открыл с легкой опаской, и тут же поморщился от запаха крови, стоявшего в квартире. Смрад стоял, как на бойне. Он вошел, и позвал девушку. В ответ из комнаты донесся слабый стон. Первое, что ему пришло в голову: в квартиру попали воры, и, застав девушку дома, то ли избили ее, то ли сделали что-то похуже. Открыв дверь в комнату, он замер на пороге. Стены комнаты были покрыты каким-то жуткими рисунками, сделанными чем-то вроде смолы, а в середине сидела Ира, баюкающая в руках какие-то кровавые ошметки. Представшая перед ним картина словно сошла с экрана какого-то фильма ужасов, и на мгновение он ощутил приступ тошноты. Павел сделал осторожный шаг, и присел перед девушкой.
- Ира, что случилось? – он осторожно коснулся ее плеча. Когда она подняла свое лицо, он в испуге отпрянул при виду пустых окровавленных глазниц. В ужасе и и замешательстве, он переводил взгляд то на ее лицо, то на глаза в ее руках.
- Х’драк’к. – сказала девушка. Сначала Павел подумал, что она что-то пытается сказать, но просто закашлялась, или подавилась.
- Х’драк’к. – снова повторила она, и истерически рассмеялась. – Он здесь, он со мной, он рядом...
Ее безумный смех перешел в рыдания, и она согнулась, роняя на пол кровавые слезы. Дрожащими руками Павел достал телефон, и набрал «скорую».


P.S.
В дальнейшем все, что буду писать в этой теме пойдет под тэгом "воплащения". Спасибо за прочтение.

На работе началась запара...
Начал вместо чая пить пиво, потом перешёл на водку...
И тут пришло похмелие, ненависть к всему миру, и решение вскрыть себе вены.
Я зашёл на джойреактор, там ненавидели Поней.
Ну довай думаю, посмотрю 1-3 серии, что бы ненависть прониклась в мою душу...
2 дня посмотрел это(1-4 серии, 4- 19,1 сезон - 3 сезон).
В ВХ 40к не играл (мне кажется как("СтарКрафт" Вы пишите ультрамарины, Космодесант итд.)).
Так что ребята и обитатели ДжойРеактора!
Зря вы так на "MLP" гоните.
Но посмотрел на "Человеков" (фанатов что ли) не надо так. (Фанаты искревляют действительность до невозможности сериала)
ВХ 40к Обращаюсь к вам: Не надо ненавидеть "MLP" - это мультик, надо ненавидеть пониёбов и зоофилов, которые постят в R34.